Кровавые скалы - [41]

— Только взгляни на них, Кристиан. Одни увечные бродяги и пугала.

— Они обретут спасение.

— Не в этой жизни.

— Следующей жизни хватит на всех, полковник. Осталось недолго.

— Я рад, что великий магистр не высылает новых подкреплений.

— Он не сумел бы. Шлюпкам помешает усиленная батарея Драгута на мысе Виселиц, переправу патрулируют лодки Пиали, Мустафа-паша приказал своим людям закрепиться на берегу.

— Следовательно, нас заперли здесь на убой, а похоронят и оплачут нас мухи.

— Вы рыцарь святого Иоанна. Вы уже обрели место на небесах.

Француз изобразил на лице гримасу, наблюдая за пушечным ядром, которое обрушило груду камней и пронеслось по изрытому двору крепости.

— Пока что моя задница вся в синяках.

Беседа прервалась. Сент-Эльмо содрогнулся, словно сотрясаемый могучей хваткой, порожденной огнем всех орудий. Воины падали, камни рассыпались. В один миг стали слышны лишь крики и грохот пушек, и ощущалось только раскачивание земли и неба. Полковник Мас помчался куда-то, спотыкаясь и растворяясь в дыму. Гарди лежал, зажав уши. Осколки камней вновь осыпали его.

Так продолжалось весь день до самой ночи. К обстрелу присоединился турецкий флот и, выстроившись вокруг полуострова, принялся орошать форт железными ядрами. Сарацины взялись за дело со всей страстью, стараясь донести свое послание: рыцари обретут покой лишь в случае капитуляции или смерти. До сей поры эта бомбардировка была самой мощной. Палили все батареи на горе Скиберрас, мысе Тинье и мысе Виселиц, стирая крепость с лица земли. Людская стойкость оказалась небезграничной, а божественная благосклонность — небеспредельной.

Тишина, которую таковой не назовешь. Оглушительная, угрожающая, она вибрировала, словно после землетрясения, — звенящее безмолвие, предвещавшее гибель. Пустота, сулившая только худшее. Все, кто остался в живых, выжидали.

Раздался крик:

— Христиане, защитники Сент-Эльмо, я принес послание от нашего милосердного повелителя, генерала Мустафы-паши!

— Неужто? Вы желаете сдаться? — Голос де Гуареса, помощника командира гарнизона, казался сухим, как треск цикад в ночном воздухе.

Посланник неуверенно попытался вновь:

— Я пришел с миром.

— Можешь отправляться к черту.

— Мустафа-паша желает обсудить условия перемирия.

— А мы не желаем.

— Господин предлагает милосердие и готов проявить снисхождение каждому в этом форте.

— Если он настолько великодушен, пусть уберет свою армию с нашего острова.

— Любой из вас, кто хочет отправиться в Биргу, может уйти, не опасаясь за жизнь.

— Такое решение вправе принять лишь великий магистр ордена, но не язычник.

— Мустафа-паша обещает безопасный путь.

— Мы обещаем ему еще многие тысячи трупов его великого войска, что падут, истекая кровью, под нашими стенами.

— У вас нет ни стен, ни крепости, ни будущего. Ваше положение безнадежно.

— Наши сердца преисполнены духа и силы Господней.

— Мустафа-паша взывает к вашему благоразумию.

— Мы же взываем лишь к Господу.

Послышался второй голос, французская речь сменилась испанской.

— Шевалье де Гуарес. Это капитан Альварес.

— Вас удерживают против воли?

— Нет.

— В таком случае вы предали веру и своих солдат и за это умрете.

— Только после вас, командор. Услышьте меня, собратья. — Голос был настойчив и источал заманчивые речи в угольной тьме. — За что вы сражаетесь? Кому сопротивляетесь? Велико ли ваше жалованье? Хороша ли ваша жизнь? Почему вы должны страдать и погибать за великого магистра, который покинул вас, за орден, которому на вас наплевать? Турки держат свое слово.

— А мы держим свое.

Вдоль укреплений под злое гиканье и свист разгневанных солдат, жаждавших убить лишь одного врага, грянули мушкетные залпы. Воины стреляли наугад и потому едва могли поразить цель, удалявшуюся в столь спешном и позорном бегстве. Но попытаться было необходимо. Испанский капитан был одним из них и перебежал к туркам, соблазненный сатаной по невежеству, малодушию и душевной немощи. Он оказался последней каплей, копьем, пронзившим распятого Христа. Такого они не простят.

Спустя считанные минуты сарацины ответили на решение осажденных защитников форта. Подобно кузнечному молоту, ядро василиска обратило одну из построек в руины, мимо воронок и укрытий в смертоносном полете проносились заряды кулеврин. Гибнущая, распадающаяся на куски преисподняя. Агония не кончилась — еще слишком рано. Лишь на рассвете обстрел стал ослабевать, а гвалт турецких пушек умолк, обернувшись тревожным затишьем. Сменился ночной караул. Постепенно звуки наступающего дня вытеснили тишину, ускорили ритм османских боевых барабанов и звон тамбуринов и кимвал: войско готовилось к атаке. Суббота, 16 июня 1565 года. Двадцать восьмой день войны.

Среди разгромленных останков Сент-Эльмо возникали люди, стряхивали с одежды и доспехов каменные осколки. Они как никогда походили на привидения; на скрытых за маской сажи лицах безучастно застыли налитые кровью глаза. Но солдаты сжимали мечи и пики, несли с собой оставшуюся взрывчатку, возвращались, хромая, на боевые посты. Неподалеку от того места, где когда-то были главные врата, в полумраке собрались несколько человек.

— Что здесь происходит? — спросил, столкнувшись с ними, помощник командира де Гуарес.