Кроваво-красная машинка - [22]

, в дверь позвонили. Я вздохнул, ожидая увидеть возбужденную и сгорающую от любопытства Катрин. Но за дверью стоял Бертье.

— Расследования не будет, — махнул он рукой прямо с порога. — Все вернулось на круги своя, а мне не хотелось бы проявлять излишнюю нескромность из дружеских чувств к Франс.

Он так и шарил глазами вокруг себя. Было ясно, что его интересует не Поль. Его интересовал я.

— Всё этруски, только они, а? — и он тяжело навис над экраном моего компьютера.

— Ничего-то от вас не скроешь.

Инспектор взял в руки маленькую красную «Динки».

— А это — тоже этруски, а?

Потом поставил обратно. Он искал, он что-то искал здесь, в моем кабинете, на моих полках.

— Ну как там все прошло, в Швейцарии? — спросил я, чтобы отвлечь его внимание.

— Откуда вы знаете, что я был в Швейцарии? — озадаченно спросил он.

Как это было заманчиво…

— А это мой хрустальный шар. Я видел вас в нем, в обществе дежурной на ресепшене в отеле.

Бертье окинул меня уничтожающим взглядом, борясь с желанием снять с меня скальп, чтобы понять наконец, какие мысли роятся в моей голове. Ну что за удовольствие — подразнить таких типов!

— Она хотя бы, — спросил он уже почти в дверях, — «она» была ничего?

— Вы о ком? Дежурная?

— Цыпочка Поля Дюверня.

— О, лучше не бывает. Настоящая красавица!

Ах, что за красавица! Мята. Королева Мята, а я всего лишь ее слон. Когда-нибудь, в другом мире, я встречу ее, и мы устроим праздник в замке. Выходя, Бертье со всего размаху хлопнул дверью.

— А теперь, — вздохнул я, — надо закончить наконец этот чертов доклад!

Черт-те что и вождь команчей

Должно быть, я потому так люблю этрусков, что этот народ очень долго казался всем тайной: «Загадка этрусков!» Они для меня — воплощение самой человеческой природы, и вот бы разгадать эту загадку.

— Но люди сами по себе никакая не загадка, — возразила Катрин.

В тот вечер мы все собрались у родителей Жана-Мари Ашара, жениха Катрин. Там были Фредерик Рок, Франс и Поль Дювернь, инспектор Бертье с женой и еще много всяких гостей, которым Катрин поспешила представить меня как некоего ясновидящего мага, отчего мне сразу стало очень неловко. Мне и выступать на публике-то всегда немного неловко, если только говорить нужно не об этрусках или египтянах.

— Все зависит от того, как вы понимаете слово «загадочный», — ответил я Катрин. — Не все люди скрывают лица под шляпками с вуалеткой и черными очками, не прячутся, прижимаясь к стенам, и не меняют личность, словно рубашку. Однако у каждого найдутся озадачивающие черточки, определенные провалы в том, что касается прошлого, и иррациональные реакции. Мы представляем загадку для самих себя.

— Уф-ф, ну только не я, — упрямилась Катрин.

Моя бывшая студентка владела искусством выводить меня из себя.

— А вы знаете, Катрин, почему всегда носите брюки?

Она покосилась на своего брата.

— Потому что всегда хотела быть его близнецом, а не близняшкой.

— Тогда напрашивается следующий вопрос. Почему вы хотели быть братом-близнецом Фредерика, а не сестрой?

Фредерик поспешил сестре на помощь:

— Наша мать всегда говорила, что хотела бы мальчиков.

Я склонился в шутливом поклоне.

— Прекрасно. В таком случае именно вашей матери следовало бы задать парочку вопросов…

Уже несколько минут в воздухе витала враждебность. Вместо того чтобы перевести разговор на другую тему, я всем назло гнул свою линию:

— А почему вы так часто покусываете губы, Катрин? Это боязнь сказать глупость или сожаление, что вы одну уже сморозили?

Катрин, действительно покусывавшую губы, бросило в краску.

— Эге, да он к тебе клеится, — заметил Жан-Мари, ее молодой жених и новоиспеченный выпускник Высшей коммерческой школы.

У Жана-Мари был такой же дар действовать мне на нервы. Страстному любителю загадок стоило бы подумать — а с чего это? Ведь молодой человек всегда обращался ко мне с подчеркнутым почтением, подобавшим моему положению. Если только за этим не пряталась снисходительность к впавшему в детству старику, каким я наверняка ему казался.

— Чуточку кофе? — спросила мадам Ашар. — Настоящий колумбийский.

Инспектор Бертье как раз только что вернулся из Колумбии и с упоением расписывал нам прелести колумбиек. Мне внезапно стало так одиноко, как никогда не бывает наедине с ноутбуком в моем привычном кавардаке. Я был одиноким и несчастным.

— Фредерик говорил мне, что, по вашим словам, любые поступки имеют объяснение, даже необъяснимые, — пришепетывая, сказал кто-то севший рядом со мной.

— Тому, что есть, всегда есть веская причина быть, — отозвался я.

— Остается лишь обнаружить, какая именно, — задумчиво добавил мой сосед. — Я врач и видел множество людей, которых одолела болезнь: у детей высыпает экзема оттого, что родители разводятся; мужчины становятся астматиками, потому что упорно не желают признавать превосходство собственной матери… И я мог бы поверить вам.

— Но вы мне не верите.

— Дело в том, что…

Он колебался.

— Моему сыну тринадцать. Это безупречно воспитанный мальчик, с ним никогда не возникало проблем.

— И вот теперь он поставил вас перед некой проблемой, — завершил за него я.

— Отрочество — трудное время для всех детей, — подтвердил врач. — У Франсуа не больше проблем, чем у обычного ребенка…