Кровавая пасть Югры - [5]

Шла третья послевоенная пятилетка. Страна напоминала деревню после пожара: отстраивали всё и везде всем миром. В Сибири даже зверьё поубегало куда подальше от вездесущих геологов и бесчисленных беглых каторжан. Самые глухие горные участки Восточной Сибири, прозываемые урманом, втихую делились между беглыми зэками и разведчиками недр. Всё чаще они делали вид, что не замечают друг друга. Хотя такой паритет не всегда вытанцовывался. Как говорят: голод не тётка. А тот же зэк вряд ли засветится в цивильной зоне хотя бы для приобретения патронов и соли.

В глухомани образовывались «поселухи» – селения из добровольных ссыльных (они же беглые зэки), уставших мотаться по тайге беспаспортно. А немногочисленные органы не находили разумным посещение эдаких «скитов»: себе дороже и спокойней. Здесь не верили ни в бога, ни в чёрта. И законы у жителей «поселух» были уголовно – таёжные. Но в цивилизацию почти никто из них носа не совал. А органам того и надо: не будет этой публики в городах.

Мне же, сбежавшему из деревни, ошалелая жизнь устроила некий «пинг-понг» между тётками и случайно нашедшимся родным отцом. Там я задержался до первой его командировки и ругани с мачехой. Так что побегу никто не препятствовал. И вскорости меня вёз грузовик-такси крытый ГАЗ-51 в сторону Омска. Далее, приодевшись на заработанные летом деньги в новую фуфайку и байковые шаровары, резаным рикошетом от многодетной тётушки Анны Петровны я отлетел, а вернее – отъехал в Красноярск. Там предполагалась моя мать, которую вряд ли бы узнал, а посему этой мыслью разве только тешился. У бабушки была её фотография НЭПовских времён и артистки Веры Холодной. Мне было едва полтора года, когда бабушка взялась за моё воспитание. Отца в деревне знали понаслышке. А уж про отчима мне и фантазировать не стоило.

Едва сблизился на контрольной дистанции с указанными «родственниками»-молодожёнами, как наш кортеж без бубенчиков и гармошки покатил в Забайкалье. Это была Могоча, где нас ждал мороз ниже 50, должность главбуха для отчима Николая Ивановича Белобабы, лиственный сруб пятистенок на всех троих. Позже туда же привезли бесплатные дрова из толстенной лиственницы. Сенец у избы не было даже из осины. Так что жар от печки вылетал через подобие двери в обрывках оленьих шкур прямёхонько к скалам близлежащих сопок.

Это жильё ранее служило пристанищем геологов, пришедшим на исследование отысканных в горах образцов. Это называлось камералкой. Для отчима с матерью за стенкой стояло помойное ведро под рукомойником. В него же они справляли нужду. Выносил ведро уже я в сортир в углу огорода. А заодно облегчался там сам при любом морозе. Так повелел отчим. При всём раскладе я не стал любимым существом в глазах отчима, хотя и материнской любовью чрезмерно не упивался. Так что, спасибо богам, что мне ещё вообще удалось их найти. Ко всему они, пусть без особой эйфории, признали во мне родственника. И, минуя слёз встречи, определили мне койку за стенкой у умывальника. Ко всему частично поставили на кошт (пропитание) и то ладно.

Мать упивалась наличием мужа и его должностью в геологоразведочной экспедиции № 20. Потом приехал ЗИС-5 «Захар» и я сгрузил чурбаны для печки. Их пилили ЗЭКи где-то в горах на просеках. Колоть надо было сразу и помногу: морозы одолевали. Мечталось, что к весне мои муки поубавятся. Не станет морозов, начнёт таять снег и сползать в речушку с огорода. Внизу усадьбы уже к весне образуется пока ещё незримая речка Олонгрушка. А та по случаю разольётся метров до ста в ширину и покатит свои и с огородов мутные воды в Амазар. А пока… по ночам, когда мороз зашкаливал даже за 55*, в горах слышались громовые раскаты. Это трескались скалы. Так что Могоча была в котловине из сопок и голых скал, как в деревенском погребе мясо среди льда. Аборигены говаривали: «Бог создал Сочи, а чёрт – Могочи!»

Едва «потеплело» до сорока мороза, и кончились зимние каникулы, как меня записали в школу. Светоч знаний была от нашей избы в пяти переходах. Вначале по торчащим из-под снега острым камням добегал до железнодорожной насыпи. Далее уже по шпалам бежал через мост. Морозный ветер пробирал стёганые штаны, что со склада экспедиции и подбородок под шапкой до самых зубов. Губы становились ледышками, пока вскачь не одолевал дверей паровозного депо. Здесь можно было отогреться и оттереть щёки и нос. Смеялись друг над другом: «А ну, скажи тпру-у!». Но замёрзшие губы выдавали нечто: «Тпп-уу»!Совершенно не спеша, мы уже ватагой шествовали по тёплым цехам, где работали почти все родители моих новых друзей. Далее, от спасительного тепла депо, добегали «на рысях» к гастроному. Тут нашего брата не особо привечали: «Здесь вам не вокзал – депо! Шастают туда-сюда! Не натопишься!» Но чем дольше нас ругали, тем глубже проистекало под полушубки тепло, и растаивал иней на ресницах. «А ну марш отсель!» – орала нам вослед тётка-истопница. И мы весело бежали уже до парикмахерской. Но у входа стояли стражи тепла в тулупах и с мётлами. Но здесь тётки были не злые и, запутавшись в длиннополых овчинах, со смехом падали в сугробы, как бы проигрывая нам баталию. Клубы мороза и пара махом укутывали визжащих и негодующих посетительниц. Мужчины лишь ёжились от внезапного похолодания. Но нас было уже человек двадцать: выгонять – себе дороже, надо быстрее запустить всех и закрыть двери. Выдворяли уже на счёт «три!». Мы вылетали пулей и неслись разгорячённые в школу. Центрального отопления в Могоче не было по причине «один чёрт перемёрзнут!». А лиственницы кругом поселения было полным-полно.