Кровавая месть - [14]

— Не сказала. Ты смотри, человеческий вид, считай, потеряла, тряпка тряпкой, а язык за зубами сдержала. Я по очереди то на Павла грешила, то на Адама, то, что без взаимности в Стефана втюрилась, то в Доминика, в Юрека вроде нет…

— Если без взаимности, то Вертижопке и уводить было нечего.

Боженка нацедила из кофеварки две чашечки отличного кофе. Одну чуть не пролила, когда пожимала плечами.

— Ты от неё в таких обстоятельствах ещё логики ждёшь? Может, раньше на неё обращал внимание, а теперь перекинулся на Вертижопку.

— Ни в жизнь не поверю. Они же все над её раскрученной задницей насмехаются!

— Здесь насмехаются, а там глазом зыркают, — философски заметила Боженка. — Разве мужик когда признается? Каждый предпочитает свалять дурака втихаря.

— Я Зосю встретила, — недовольно прервала подругу Майка. — Теперь до меня дошло, что она какие-то подозрительные намёки делала.

— Это которую Зосю?

— Стефанову. Только что.

Боженка сразу заинтересовалась.

— И что?

— Инсинуировала. О каких-то развлечениях Доминика в нерабочее время. Прикажешь поверить, что ухлёстывал за Анютой, да вдруг бросил? А раз бросил, то что переживать?

— Не он ухлёстывал, а Анюта ухлёстывала, — поправила её Боженка и тут же отрицательно помотала головой. — Нет, здесь что-то посложнее будет. Анюта в отчаянии, а не Доминик… Он у тебя не в отчаянии?

Она подозрительно уставилась на Майку. Та задумалась. Закурила, наконец, свою сигарету, которую всё ещё держала в руке, и поделилась сомнениями.

— Если где и отчаивается, то точно не у меня, может, в подвале, громко стенает и изводит все носовые платки… Не, в подвал он не ходит, а платки дети изводят, не настираешься. Но, похоже, нервничает… Не, даже не нервничает, а вроде как начинает терять терпение. Точно, скорее нетерпеливый, чем нервный.

— Может, ему терпения не хватает от нервов? — без особой уверенности подсказала Боженка.

— Может. Но связи с Анютой всё равно не вижу. И видеть не хочу. Кстати, это ты из-за её перекошенной физиономии не горела желанием, чтобы я сюда пришла? А не горела точно, из телефона следовало.

Боженка кивнула, сняла из сада макет пристанища разврата и, охнув, затолкала его обратно под стол. Выпрямляясь на стуле, охнула снова.

— Худеть пора, что ли, а то сало давит, когда наклоняюсь. Правильно догадалась, хотела я к этой кретинке по-человечески отнестись, но проблема отпала, она, как только услышала, что ты к нам напросилась, сразу смылась. Весь день ведь сидела спиной к свету тише воды, ниже травы, вот я и старалась быть тактичной, проявить понимание. А тебе — дудки.

— Что мне? — удивилась Майка.

— Фиг тебе. Не собираюсь быть тактичной. Не нравишься ты мне.

— Красота — дело вкуса.

— Балда. Ладно, скажу прямо, ничего конкретного эта зарёванная ослица не сказала, но я сама додумала из того, что между строк, и уверяю тебя: тут пахнет Домиником, к гадалке не ходи. А ты как ни в чём не бывало.

«А?

— Да что ты ко мне прицепилась? — не выдержала Майка, поскольку подруга задела как раз то, что она всеми силами старалась в себе задушить. — Доминик ничем не пахнет. Он моется часто и основательно.

У неё вдруг мелькнула мысль, что слишком основательно. В последнее время всё более редкие часы, что Доминик проводил дома, он в основном находился в ванной. Майка немедленно свернула голову этой мысли, нечего распускать.

— Балда, — повторила с жаром Боженка. — Я тебе давно твержу, что Вертижопка у конструкторов пасётся, а на Доминика все бабы западают, сама рассказывала, что на твоей свадьбе их шесть штук; рыдали.

— Одной из них была моя мама!

— Велика разница. Просто чудо, что он не поддаётся, а что не поддаётся, сама видела по чистой случайности, как к нему та царица Екатерина клинья подбивала, ты её должна помнить…

Царицу Екатерину забыть было трудно, и вовсе не по причине славы исторического прототипа, а из-за выходок весьма посредственной подражательницы матушки государыни, в миру — финансового директора, а может, контролёра-надзирательницы, присланной излишне подозрительным инвестором. Полная страсти и огня, видная собой дама так энергично домогалась получения личной выгоды и дополнительных персональных услуг, что просто невозможно было её не понять и не наградить соответствующим прозвищем.

— Видела её однажды, — призналась Майка. — Но Доминик устоял.

— Ещё как! А та всё наседала, впилась в него, как пиявка, я уж думала, дожмёт, а он хоть бы хны. Наглая баба его в открытую зубами и когтями в постель тащит, и полный облом…

— Лахудра мерзопакостная, — констатировала Майка спокойно, но с отвращением.

— Ничего себе мерзопакостная, хотелось бы мне быть такой мерзопакостной. Мужики, завидев её, копытом били, правда, и побаивались. А Доминик твой — кремень, такой вежливый, такой корректный, что руки опускаются, вот и она опустила, сдалась. Я тогда удостоверилась, что он — антибабник. Но теперь, ты меня подруга извини, а что-то здесь не так, чует моё сердце…

Боженкины предчувствия прозвучали так убедительно, что Майка, быстро сделав ревизию своих подработок, решила-таки заняться мужем сразу, как только закончит две самые срочные.

Боженка сделала последний, контрольный выстрел.