Кровавая комната - [12]
Длинный, извилистый коридор, словно чрево замка; и этот коридор привел меня к источенной червями дубовой двери — низкой, скругленной и обитой железными полосами.
Но я по-прежнему не чувствовала ни страха, ни шевеления волос на затылке, ни дрожи в пальцах.
Ключ легко скользнул в новенький замок, как нож в масло.
Никакого страха; я лишь немного заколебалась, сердце забилось в груди.
Если в папке с надписью «Личное» я обнаружила следы его сердца, то, может быть, здесь, в его подземном убежище, я найду частичку его души? Именно сознание возможности подобного открытия, его вероятной странности, на миг удержало меня тогда на месте, но затем в безрассудной отваге моей уже немного подпорченной невинности я повернула ключ, и дверь медленно, со скрипом, отворилась.
«Есть поразительное сходство между актом любви и пыточными манипуляциями палача», — полагает один из любимых поэтов моего мужа; кое-что о природе этого сходства я узнала на моем супружеском ложе. И вот в свете свечи я увидела очертания дыбы. Там было еще огромное колесо, какие я видела на гравюрах, изображавших святых мучеников, на страницах молитвенных книг из небольшого собрания моей старенькой няни. И еще — прежде чем мой маленький огонек погас и я осталась в кромешной темноте — на мгновение я разглядела металлическую статую с дверцей в боку, и, насколько я знала, эта статуя должна была быть утыкана изнутри острыми шипами и зваться Железной Девой.
Кромешная тьма. А вокруг меня — орудия пытки.
До этого момента избалованная девочка не знала, что унаследовала стальные нервы и волю от матери, которая когда-то бросила вызов желтым разбойникам Индокитая. Дух моей матери заставил меня продолжать путь, в глубь этого ужасного места, в холодной, восторженной решимости узнать самое худшее. Я нашарила в кармане спички: каким тусклым, зловещим светом они вспыхивали! И все же этого света было более чем достаточно, чтобы увидеть комнату, предназначенную для осквернения, и жуткую тьму, в которой невероятные любовники сжимали друг друга в гибельных объятиях.
Стенами этой холодной пыточной комнаты служили голые камни; они влажно блестели так, будто источали страх. В каждом из четырех углов комнаты стояли очень древние погребальные урны, возможно этрусские, а на эбеновом треножнике возвышалась курильня с благовониями, которую он оставил зажженной, и она наполняла комнату жреческим смрадным чадом. Насколько я видела, колесо, дыба и Железная Дева были выставлены с таким показным размахом, словно это была скульптурная группа, и я почти успокоилась, уверив себя, что, вероятно, я попала всего лишь в небольшой музей его извращенных пристрастий и что все эти предметы были поставлены им только ради того, чтобы ими любоваться.
Однако посреди комнаты стоял катафалк: мрачный, зловещий гроб эпохи Ренессанса, окруженный длинными белыми свечами, а в ногах его, в огромном, высотой в четыре фута, кувшине, покрытом темно-красной китайской эмалью, стояла охапка тех же лилий, какими была наполнена моя спальня. Я не смела подойти к этому катафалку и поближе рассмотреть его обитателя, но я знала, что должна это сделать.
Каждый раз, когда я чиркала спичкой, чтобы зажечь свечи вокруг ее ложа, казалось, с меня слетает то облачение непорочности, которое будило в нем сладострастие.
Оперная дива лежала совершенно обнаженная под тонким покрывалом из редкого и очень дорогого льна, из которого в Италии делались саваны для людей, отравленных по государеву приказу. Я осторожно прикоснулась к ее белому запястью: она была холодна, он забальзамировал ее. На горле я разглядела синий след его пальцев душителя. Холодный, печальный отблеск пламени светился на ее бледных, закрытых веках. Но самое ужасное было то, что ее мертвые губы улыбались!
Позади катафалка во тьме поблескивало что-то перламутрово-белое; едва мои глаза привыкли к густеющему мраку, я наконец разглядела — о ужас! — это был череп. Да, череп, настолько выскобленный и отполированный, что с трудом верилось, будто эту голую кость когда-то облекала роскошная, полная жизни плоть. Череп был подвешен на растянутых невидимых нитях так, что казалось, будто он бесплотно парит в неподвижном, густом воздухе, в венке из белых роз и кружевной вуали, как последний образ маркизовой невесты.
И все же череп оставался по-прежнему прекрасен, в его прозрачных чертах так настойчиво угадывалось лицо, которое он когда-то носил, что я узнала ее тотчас же: это была вечерняя звезда, идущая по краю ночи. Один неверный шаг, моя дорогая бедная девочка, и ты присоединишься к роковой веренице своих сестер, которые раньше были его женами; один неверный шаг, и ты упадешь в объятия темной бездны.
А где же та, последняя из покойниц, румынская графиня, которая, вероятно, полагала, что ее-то кровь переживет его бесчинства? Я знала: она должна быть здесь, в том месте, которое, словно закручивающаяся воронка, тянуло меня к себе, ведя извилистыми коридорами замка. Сперва я не смогла найти от нее и следа. Но вдруг отчего-то — быть может, вследствие какого-то воздушного колебания, вызванного моим присутствием, — металлический панцирь Железной Девы издал призрачный звон; в моем воспаленном воображении пронеслась мысль, будто ее обитательница, возможно, пытается оттуда выбраться, хотя даже в приступе начинающейся истерики я понимала, что, однажды попав туда, она должна быть уже мертва.
Реалистическая, трагифарсовая грань творчества выдающейся английской «магической реалистки». Время действия — 1969 год. Место действия — сонная городская окраина. В любовном треугольнике — намного больше сторон и страстей, чем открыто взгляду.
Она были слишком своеобразным, слишком неистовым писателем: попеременно чопорной и скандальной, экзотической и обыденной, изысканной и вульгарной, манерной и скабрезной, занимательной и обличительной, пышной и мрачной. От транссексуальной колоратуры «Страстей новой Евы» и до бесшабашных мюзик-холльных вечеринок «Мудрых детей» ее романы не спутаешь ни с какими другими... Иногда на протяжении романа характерный для Картер голос, эти пропитанные опиумным дымом каденции, то и дело прерываемые режущими по живому или комическими диссонансами, эта смесь лунного камня с фальшивыми бриллиантами, изобилия и мошенничества может утомлять.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Странный постапокалиптический мир, то ли реальный, то ли иллюзорный… Здесь идет непрерывная война и льются реки крови. Здесь обитают в пустыне «новые амазонки» – грозные жрицы культа многогрудой черной богини, умеющей превращать мужчин в женщин. Здесь творит собственный язык безумный князь, многоженец и поэт. Здесь блуждают в глуши кланы беспощадных юных воинов, уничтожающих все на своем пути, и обитает в таинственном стеклянном замке загадочная красавица-актриса. И здесь блуждает, будто по кругам ада, случайно заброшенный в этот мир молодой англичанин Эвлин.
"Эта пьеса была написана в восхваление Яна Шванкмайера, художника-мультипликатора из Праги, и его фильма "Алиса".".
Роман американской писательницы Анджелы Картер (1940–1992) переносит читателя в загадочную, волшебную атмосферу цирковой жизни. Полуфантастический рассказ о приключениях главных героев – воздушной гимнастки Феверс и последовавшего за ней в турне по России конца XIX века журналиста Уолсера – выдержан в сочной, ироничной манере.Чарующий мир циркового закулисья, роскошные покои великокняжеского дворца, затерявшаяся среди сибирских снегов тюрьма для женщин-мужеубийц – вот лишь некоторые из декораций, в которые автор помещает действие своего удивительного и при этом откровенно феминистского романа.
Когда с вами происходит нечто особенное, найдите поблизости подходящую палочку — и не прогадаете. Это может быть встреча с любимым человеком или его внезапная смерть, явление призрака прошлого или будущего, убийственное выступление румынского чревовещателя по имени Чудовищный Шумда или зрелище Пса, застилающего постель.Когда палочек соберется много, устройте им огненную свадьбу.
В полночь 31 января 1999 года две тысячи человек прыгают в море с калифорнийской скалы. В полночь 31 января 999 года тысяча жителей бретонской деревушки сидят в лодках, установленных высоко над землей, и ждут нового всемирного потопа. А человек по имени Жилец составляет Апокалиптический Календарь; он уверен, что новое тысячелетие – эра Хаоса – началось не 1 января 2000 года, а 7 мая 1968 года, и его уверенность заразна. В прихотливом калейдоскопе образов, в водовороте сталкивающихся и разбегающихся персонажей, на пересечении взаимозависимых и сложносочиненных историй любви читателю открываются панк-сцена конца 1970-х и экстремальная порноиндустрия, токийские отели воспоминаний – где в отличие от отелей любви девушки торгуют не своим телом, а воспоминаниями – и утративший реальность, насыщенный кинематографическими символами Лос-Анджелес...
Почему считается, что цыгане умеют предсказывать будущее?Почему на долларовой банкноте изображены пирамида и светящийся глаз?Почему статуя Моисея работы Микеланджело имеет рожки на голове?Потому что современной эпохе предшествовал Эгипет; не Египет, но — Эгипет.Потому что прежде все было не так, как нынче, и властвовали другие законы, а скоро все снова переменится, и забытые боги опять воцарятся в душах и на небесах.Потому что нью-йоркские академические интриги и зигзаги кокаинового дилерства приводят скромного историка Пирса Моффета в американскую глушь, тогда как Джордано Бруно отправляется в странствие длиною в жизнь и ценою в жизнь, а Джон Ди и Эдвард Келли видят ангелов в магическом кристалле.Обо всем этом — в романе «Эгипет» несравненного Джона Краули; первом романе тетралогии, которая называется — «Эгипет».
Джонатан Кэрролл — американец, живущий в Вене. Его называют достойным продолжателем традиций, как знаменитого однофамильца, так и Г. Г. Маркеса, и не без изрядной примеси Ричарда Баха. «Страна смеха» — дебютный роман Кэрролла, до сих пор считающийся многими едва ли не вершиной его творчества. Это книга о любви как методе художественного творчества, о лабиринтах наваждения и о прикладной зоолингвистике (говорящих собаках).