Кровавая карусель - [19]

Сердце сжалось при мысли, что своим поступком он навлечет немилость герцога на родительский дом. И мысленно — в который раз — попросил прощения у матушки и отца, служившего в замке лесничим.

Фридрих явственно вообразил придворный сброд, веселившийся в замке, этих пресмыкающихся, разряженных в шелковые кафтаны и расшитые золотом мундиры, их лица, полные спеси, чванства, угодничества и тупости.

В такой момент можно было не опасаться преследования. Мстительный Карл Евгений и думать не думал о каком-то строптивом лекаришке, судьбу которого он мог решить одним словом: «в крепость!» Фридрих невольно оглянулся. Вдали, на западе, в предрассветной мгле проступали очертания крепости Асперг.

Еще недавно он мог оказаться в ее казематах. Теперь же тиран был ему не страшен. Скоро он, Шиллер, отпразднует свой праздник — обретение свободы.

С тоской покидал он древнюю вюртембергскую землю. На юге и западе ее просторы раскинулись в предгорьях Шварцвальда. На востоке, словно гигантский забор, высились Швабские Альпы. С севера наступал знаменитый Вельцгеймерский лес. Среди этих естественных преград лежит прекрасная долина, которую прорезает, живописно извиваясь, Неккар. Вырвавшись из мрачного Шварцвальда, река как бы отдыхает после утомительной борьбы с горными породами. Течение ее, сохраняя внутреннюю силу, выглядит спокойным и умиротворенным. Она будто любуется покрытыми кудрявой зеленью холмами, залитыми солнцем виноградниками, полями золотистой ржи и плодовыми садами. На ее берегах в маленьком городке Марбахе, в низеньком домике, украшенном вывеской пекаря, в 1759 году родился Фридрих Шиллер.

Если бы не рост (Шиллер считался самым высоким в Штутгарте), то его портрет можно было бы выдать за типичный для шваба. Открытое, чуть простодушное, на длинной шее, лицо в веснушках. Высокий лоб, который венчала темно-рыжая шевелюра. Нос тонкий, немного заостренный. Под сросшимися бровями глубоко запавшие голубые глаза.

В одном он не желал походить на своих соотечественников: жить в стране-клетке, терпеть тиранию, покорно и раболепно служить деспоту. Обидно было слышать, когда про вюртембержцев говорили, что они народ покладистый: послушны законам и государям верны. Он решительно отказывался признавать эти качества добродетелью. Верил, что настанет конец терпению вюртембержцев. Да и не только их. А всей Швабии — едва ли не самого прекрасного, но и самого нищего и отсталого края Германии, состоявшего почти из ста карликовых государств. О том, что они собой представляют, каков в них образ жизни и правления, Шиллер подробно узнал из одной крамольной книжки. Называлась она «Ансельмус Рабиозус, путешествие по Верхней Германии». Имя автора отсутствовало. Осторожность его была понятной. Картины повсеместного разорения, нищеты, произвола и невежества, нарисованные автором, приводили в ужас. Его острое, правдивое перо открыло глаза многим.

Причина недугов герцогства Вюртембергского, одного из крупнейших в Швабии — в нем проживало около полумиллиона человек, — как и остальных владений, состояла в бессовестной и жестокой эксплуатации крестьян, ремесленников и бюргеров, в непосильных расходах, которые шли на содержание двора и увеселения деспота.

Карл Евгений, Божьей милостью герцог Вюртембергский, старший сын Карла Александра, правление которого так ярко описано Л. Фейхтвангером в романе «Еврей Зюсс», блистательно продолжая политику своего родителя, почти полвека обирал страну, пока не довел ее до полного экономического краха. Жизнь и положение соотечественников его мало занимали. И, явно подражая французскому кумиру, он заявил однажды: «Что такое отечество?! Отечество — это я!»

Приняв личину просвещенного монарха, провозгласив эру счастливого правления, этот деспот учредил военную школу. Вначале она называлась «Военным питомником». Вскоре, однако, тщеславный герцог, льстивший себя надеждой прослыть образцовым правителем в глазах Европы, переименовал школу в «Карлову академию» — «Карлсшуле».

В ее тесном и душном, как гроб, мирке оказался и тринадцатилетний Шиллер. Навсегда запомнил он тот день, когда переступил порог «Карлсшуле», которую справедливо окрестили «питомником рабов».

Как ни старался герцог наглухо изолировать своих подопечных в академии-казарме, ветры эпохи проникали сквозь ее стены. Молодежь зачитывалась запрещенной литературой, горячо обсуждала политические события в стране и за рубежом, ухитрялась вслух декламировать вольнолюбивые стихи.

Но, пожалуй, больше других увлекают патриотические стихи Клопштока. Ему подражают, его цитируют. И вслед за поэтом предсказывают: «вольной, Германия, верю, ты станешь однажды» и надеются, что «право рассудка восторжествует над правом меча».

Горячим поклонником поэта был и молодой Шиллер. Под его влиянием он делает свои первые шаги в сочинительстве. Пишет трагедию о нассауском студенте, кончающем, по примеру гетевского Вертера, жизнь самоубийством. Создает трагедию на историческую тему «Козимо Медичи». Это начальные опыты, до нас не дошедшие. Известно лишь, что карлсшулеры, друзья поэта, с восторгом воспринимали юношеские творения своего товарища. «Тяга к поэзии, — признавался позже Шиллер, — оскорбляла законы заведения, где я воспитывался, и противоречила замыслам его основателя».