Кровь Заката - [57]

Что до остальных обитателей Тагэре, то циалианка так тщательно избегала сильного пола, что все без исключения уверовали в ее непорочность и отрешенность от мирских страстей. Мужчины пожимали плечами, сетуя, что такая красивая девушка заживо себя хоронит, старухи и почтенные замужние женщины приводили ее в пример молодым кокеткам, и особенно хорошенькой чернокудрой жене Рауля-старшего, ожидающей в Эльте возвращения супруга из очередной поездки. Делия с трудом ладила со свекром и предпочитала в отсутствие мужа во Фло не оставаться. Злые языки поговаривали, что юная женщина не слишком крепко запирает на ночь свою спальню, но подтверждений этому, кроме безудержного стреляния глазами направо и налево, не было. Особенно бурно Делия заигрывала с герцогом, и тот с удовольствием перешучивался с прелестницей, но Анастазию это не волновало.

Циалианка уже поняла, что, если Шарло прилюдно флиртует с женщиной, у него с ней ничего не было, нет и не будет. Ни Делии, ни Лоре, ни Марианне он никогда не скажет того, что говорит ей, а ее никогда не коснутся те фривольные замечания, которые он отпускает в адрес заигрывающих с ним красавиц.

Утром Шарль случайно встретил ее у иглеция и сказал, что у его Солы (герцог не терпел ее церковного имени) глаза как колокольчики в утренней росе. Этих слов и еще его улыбки Анастазии хватило до вечера. Она улыбалась детям и старикам, помогала садовнику, выкапывающему луковицы цветов, ходила на кладбище кормить птиц и приводить в порядок заброшенные могилы. Годилось все, что занимало руки и голову и позволяло скоротать день. После ужина циалианка поднималась к себе и запирала дверь. К ее вечернему уединению привыкли, раньше она в эти часы действительно молилась, думала, составляла письма в Фей-Вэйю и Мунт, теперь она предавалась приятнейшему в мире занятию, а именно – ожиданию возлюбленного.

Герцог появлялся примерно через ору после полуночи, как и в первый раз, перепрыгивая с заколоченного балкона на ее подоконник, – заметить стремительно мелькнувшую тень снизу было невозможно. Анастазия всегда ждала его в полном циалианском облачении, правда, волосы под покрывалом были тщательнейшим образом расчесаны и перехвачены так, чтобы сразу же «случайно» рассыпаться по плечам. В эту весну циалианская сестра самостоятельно постигала извечную женскую науку, радуясь каждому новому открытию. Любовь ее подхватила и понесла, ради Шарля она без колебаний и солгала бы, и убила, и умерла. Самого герцога иногда это пугало, но чаще завораживало, никогда еще его не любили так безоглядно, и никогда у него не было такой красивой возлюбленной. Анастазия тянула к себе так, как никто до этого. Об Эстеле Шарль вспоминал лишь дважды в день, когда навещал ее, о других, которых ранее было немало, позабыл вообще.

Проклятый

Он всегда был еретиком и спорщиком, судившим себя по своим собственным законам. Ни к кому Эрасти Церна не относился строже, чем к себе, и никогда не брал больше, чем мог отдать. Он не верил ни в божию милость, ни в Божий суд, только в свою и чужую совесть и еще в тех, кого любил. За другими он еще признавал право на ошибки, на сомнения, даже на слабость, но не за собой. Совесть не позволила ему оставаться рядом с Анхелем, а дружба – восстать, и он ушел, на прощанье все же высказав все, что наболело. Анхель его не удерживал, им давно стало тесно под арцийскими небесами. Он попробовал начать все сначала. Казалось, это удается, но потом резестантов[60] прижали к горам. Эрасти не любил вспоминать то, что было дальше. Отчаянье, безумная надежда, предательство, плен…

Его не решились прилюдно казнить, палачи, поняв, что он не станет ползать перед ними на коленях, отрубили ему кисти рук и, связанного, бросили умирать в предзимних горах. Южный отрог Варты, спускавшийся к заболоченным низинам озерного Эртруда, почитался местом нечистым, люди там не селились. Эрасти грозила медленная и мучительная смерть от холода и ран, либо более легкая в звериных когтях. Из врожденного упрямства он боролся до конца, пытался куда-то ползти, то и дело теряя сознание. Наконец у большого пестрого камня силы оставили его окончательно. Он думал, что умирает, а потом очнулся на руках у дивного древнего существа.

Выздоравливал он долго и трудно, Ларэн (так звали его спасителя) возился с ним, как с ребенком, старался не оставлять надолго одного. По вечерам Церна слушал невероятные истории о былых богах, их избранниках эльфах (к которым принадлежал и сам Ларэн) и прочих вещах, поверить в которые было столь же невозможно, как и не верить. Эрасти казалось, что эльф готовит его к какому-то разговору, одновременно пытаясь побольше разузнать о том, кого же он спас.

Сам же Церна не мог понять, рад ли он своему спасению, или для него было бы лучше, чтобы все уже кончилось. Как жить без рук, он не знал, не нищенствовать же! Да и нищенствовать в одиночку он не сможет, разве что найдет безногого или слепого сотоварища, который сможет его одевать и кормить, за то что он будет его таскать на себе или за собой. Такая жизнь казалась страшной, но умирать тоже не хотелось. Странное дело, даже ползущий по листку пятнистый жучок или свесившаяся с дерева любопытная белка вызывали в сердце неистовую жажду жизни. Лес словно бы кричал о том, каким бесценным даром она является… И Церна сдался. Он ни о чем не думал, просто дышал, смотрел на небо и слушал Ларэна, ожидая, что рано или поздно тот скажет, какая судьба его ждет. И тот сказал.