Кровь Заката - [40]

2854 год от В.И.

23-й день месяца Сирены.

Арция. Мунт

Замок Святого Духа почитался местом гиблым и страшным, куда более страшным, чем Речной Дворец, в котором принял смерть низложенный супруг королевы Гортензии. Если несчастного мужеложца и прикончили, то сделали это люди. Это было понятно, а значит, не так уж и страшно. Даже тень незадачливого короля, уныло бродившая по галереям дворца в канун дня мученика Фернана, никого особо не пугала. Правду сказать, видел ее мало кто, разговоры ходили, но многие полагали их бреднями подвыпивших стражников и их веселых подружек. Нет, Речной Замок если и был опасен, то только для тех, кто перешел дорогу королю, или самим королям. Другое дело антонианцы и синяки. Конечно, в Арции они не забрали такой власти, как в той же Мирии, но нужно было быть очень смелым, чтоб пойти им наперекор. Жители Мунта с плохо скрываемым страхом косились на мрачную громаду Замка, которую не делал веселее даже золотистый кантский известняк, пошедший на облицовку стен. Девять башен были увенчаны Стрелами[53], десятая, обвалившаяся в незапамятные времена, казалась уродливым пнем. Ее несколько раз пытались восстановить, но она упрямо падала, едва только рабочие начинали устанавливать Стрелу. После четвертого обвала Предстоятель ордена приказал оставить попытки и из какого-то извращенного фатализма повелел переделать нижние этажи под епископские покои, что и было исполнено.

Вопреки ходившим по Мунту слухам, внутренности замка отнюдь не казались страшными. Чистые безликие помещения, квадратные, мощенные плитами дворы, узкие переходы, освещенные масляными светильниками. Ничего особенного. Что до комнат Его Преподобия, то покойный Доминик любил уют и аляповатую роскошь. Илларион же предпочел, чтоб его апартаменты не выбивались из общего ряда замковых помещений: опрятно, просторно и серо. Однако начинать с переделки собственных покоев новый епископ не хотел, равно как и жить среди изображений юных мучениц, весьма смахивающих на куртизанок, и вычурных бронзовых светильников. Илларион устроился в бывших комнатах секретаря Доминика, и только недвусмысленно выраженное недовольство Ореста заставило Иллариона взяться за переделки, оказавшиеся куда более монументальными, чем предполагалось вначале. Пришлось отдирать резные панели корбутского дубца, снимать бархатные и парчовые драпировки и шпалеры, на которых языческие воины в странных доспехах, защищающих явно не те части тела, с вожделением сдирали одежды с явно ничего не имеющих против дев.

Вытканные распутницы были приговорены к сожжению на замковом дворе, когда же их убрали, взору Иллариона предстала оштукатуренная стена, по которой змеились трещины от костылей, на которых висели непотребные изображения. Оставалось решить, чем их заменить: другими шпалерами, простым серым ковром без узора или же просто оштукатурить стену. Илларион задумчиво провел рукой вдоль змеящейся трещины, и внезапно большой кусок штукатурки отпал. Окна комнаты выходили на запад, и ласковые вечерние лучи неожиданно выхватили огромный глаз, светло и строго глянувший в душу епископа. Илларион застыл, как громом пораженный, а затем дрожащими руками бросился расчищать проступившее изображение. Куски штукатурки и сухая дранка словно только и мечтали, что осыпаться. Не прошло и полутора ор, как Его Преподобие, замерев от благоговейного восторга, стоял пред суровым мужским ликом.

Это был Кастигатор-Судия, строгий и неумолимый, скорбящий по тому, кому вынесен приговор, но уверенный в своей правоте. Изображение было слишком велико для этой комнаты, к тому же явно было неполным, и Илларион догадался, что некогда это помещение являлось частью храма и лишь затем было приспособлено под земные нужды ордена. И еще Его Преподобие понял, что должен восстановить святыню и сделать ее доступной для всех. Он переедет в другое здание, ибо негоже смертному жить в храме, тем более в таком. Но сколько же лет этой фреске?! Наверняка она была написана задолго до Анхеля, а краски даже не потускнели…

2855 год от В.И.

26-й день месяца Влюбленных.

Ифрана. Авира

Авира была красивым городом и, если уж на то пошло, ненамного младше Мунта. Раскинувшаяся на двух берегах не слишком полноводной, но отнюдь не захудалой реки Хары, она с 2502 года являлась столицей Ифраны, самочинно отложившейся от Арции. Впрочем, бывшая империя продолжала упрямо считать Ифрану своей провинцией. При Шарле Длинном и Франциске Грубом было не до возвращения потерянного, но, когда сначала Пьер Третий, а затем его внук Филипп покончили сначала с бунтовщиками, а потом и с голодом, взгляды Мунта вновь обратились на юг.

В 2747 году Филипп Третий, приведший остатки империи в порядок, счел уместным взяться за возвращение утраченных земель. С Фронтерой проблем не случилось. Тамошний герцог, находящийся в постоянной склоке с Таяной, не пожелал воевать еще и с Арцией и с готовностью принес вассальную присягу. Другое дело, что для фронтерцев, живших между двух огней, клятвы не имели никакого значения, особенно если тот, кому она была дана, ослабевал. Филиппа Третьего Фронтера тоже не слишком заботила, с тех пор как по требованию Церкви были разорваны все связи с таянскими еретиками (а может, это таянцы захлопнули дверь перед носом соседей), северо-восток Арции превратился в отпетое захолустье, служащее источником вечных, но не смертельных неприятностей. Другое дело южные провинции с их виноградниками, апельсиновыми рощами, умелыми ремесленниками и выходом к морю. Удовлетворившись обещанием господаря Зенона воздержаться от набегов на арцийские замки (слово фронтерцы сдержали, потому что как раз в это лето у них произошла очередная неприятность с Таяной и им стало не до бесчинств на западных рубежах), Филипп перешел Табит и вступил в Ифрану. Война шла успешно.