Кровь Заката - [167]

Женщина вскинула тонкие руки к вискам, пытаясь собрать разбегающиеся мысли. Что-то здесь не так, что-то она должна понять. Поговорить с Валентином? Стоп, при чем здесь старик?! Он давно не покидал Фей-Вэйю, откуда же он знает, что Шарло споткнулся? Ее Иносенсия, больше не владея собой, вышла, почти выбежала из комнаты и, скользнув лунным лучом по прохладным коридорам, спустилась к старому рыцарю. Валентин сидел в глубоком кресле. Перед ним на столе стоял кубок, куча каких-то баночек с настойками и декоктами, валялись несколько книг, бумага и перо. При виде Предстоятельницы он попробовал встать, но Сола, положив ему руку на плечо, велела оставаться в кресле, а сама села рядом.

– Мне нужно поговорить с вами, сударь.

– Ваша Иносенсия…

– Я знаю, что вы скажете, но не будем терять времени. Откуда вы узнали, как убили герцога Тагэре?

– Откуда? – В глазах рыцаря мелькнуло недоумение. – Мулан рассказал. Он был там вместе с Дорже.

– Как они там оказались? – Сола почувствовала, что сейчас упадет, и торопливо присела на кровать Валентина, напрочь забыв об этикете.

– Дорже выполнял приказ бланкиссимы Генриетты, Мулан его сопровождал.

– А теперь, сигнор Валентин, – услышь Сола себя со стороны, она бы не узнала собственного голоса, – скажите, как могло случиться, что Шарля Тагэре убили раньше, чем Рауля ре Фло? Ведь он был сильнее.

– Меня это самого удивило. – Старик закашлялся, и Соле пришлось ждать целую бесконечность, пока он пил воду, пока обтирал губы чистым полотенцем. – Ре Фло был прекрасным воином, но с Тагэре не мог сравниться никто. Может быть, лет через десять герцог и начал бы сдавать, но не раньше.

– И все-таки он упал…

– И все-таки он упал, – эхом откликнулся Валентин. – Вы полагаете, что Мулан лжет? Я знаю, что вы его не любите.

– Скажите, сигнор, – Сола ответила вопросом на вопрос, – можно ли победить заведомо сильнейшего соперника иначе, чем задавив его числом, вымотав или ударив в спину? Я не воин, но я хочу знать.

Валентин вздохнул и задумался. Видно было, что ему неприятен этот разговор, но старый рыцарь всегда был честен.

– Я не могу быть ни в чем уверен, но, говорят, Алан Аламский, первый из рыцарей Оленя, вместе с титулом Белого Паладина получил у Ее Иносенсии талисман, который помогал ему в поединках. Именно так он победил мирийского герцога, после чего Мирия стала вернейшим оплотом ордена.

– Что это за талисман?

– Помилуйте, Ваша Иносенсия, я даже не знаю, существует ли он.

– Вы воин, вы должны знать.

– Я знаю только то, что Белый Паладин никогда не проигрывает поединков. Но я в юности часто тренировался с Арманом Гулимским, которого теперь сменил Лионэль Дорже. Он не был великим бойцом, хоть и побеждал великих. В открытых поединках, при свидетелях. Как? Почему его противники начинали ошибаться? Рядовые рыцари шепчутся о талисмане Ролана, но никто ничего не знает, а многие, в том числе и я, не хотим знать. Кому понравится, что святое дело отстаивают нечестно. – Старик замолчал, думая о чем-то своем, но Сола и так узнала все, что хотела.

Она помнила Мулана, тот был красив и честолюбив. В свое время он ее испугал, и Агриппина сплавила рыцаря к Генриетте. В Кантиске он стал правой рукой Дорже, но, насколько понимала Сола, быть чьей-то рукой Мулану не слишком-то и хотелось. В свое время этот рыцарь поступил с ней подло, но он свое получил, и потом… Если б не его письмо, в ее жизни не было бы Шарля. Соланж Ноар не держала на рыцаря зла, а Ее Иносенсия собиралась использовать его в своих целях.

Предстоятельница тепло попрощалась с Валентином, на прощанье поцеловав его в лоб: пусть забудет этот разговор. У Солы не хватило бы сил выбить у человека память о каком-то важном событии, но заставлять забыть то, что в глубине души человек и сам рад не знать, она научилась. Теперь Валентин никому ничего не расскажет, если его не спросят. А кому придет на ум расспрашивать старика, которому, Сола ясно видела, осталось не больше полугода…

Эстель Оскора

Сначала я не поняла его. Остаться? Почему?! Любоваться на цветущую сирень, когда каждый день здесь – это несколько лет горя во внешнем мире. Каюсь, я согласилась выслушать Эрасти только потому, что надеялась увести его с собой, но прав оказался он, а не я. Меня извиняло лишь то, что я была куда менее умелым магом, чем он, да и знала намного меньше, Залиэль не пожелала нас просветить, а возможно, и сама не все понимала. Эрасти о многом догадался, лишь поговорив со мной. Что ж, хотя бы на это я сгодилась.

Мы сидели на золотой от одуванчиков траве под ясным весенним солнцем и говорили о гибели миров, проклятиях и грехах. Это было дико, нелепо и неестественно, как нелепы и неестественны ночные страхи, вытащенные на яркий свет. Но все, что говорил Проклятый, к несчастью, было правдой. У нас не оставалось другого выхода, кроме как подчиниться обстоятельствам. Мы с Эрасти оказались эдаким «засадным полком», удар которого в нужном месте и в нужное время решает исход битвы, и мы не имели права на ошибку.

То, что мы оба в Башне, для наших врагов секретом не являлось. Распутав «кокон», внутри которого ройгианцы упрятали Проклятого, я расписалась в своем присутствии. Надо полагать, «бледные» почуяли исчезновение своего заклятия и ждут нас снаружи. Если б Эрасти сразу же пошел за мной, у нас еще был бы шанс опередить их, да и то вряд ли. Время внутри и снаружи Сада Адены текло с разной скоростью. Во внешнем мире прошло тысяча пятьсот тридцать два года, а здесь всего лишь год. Не нужно обладать великим умом, чтобы сообразить, что здешний день примерно равен четырем внешним годам, а здешняя ора, соответственно, вмещает два месяца. Мы в любом случае имели шансы на «теплую» встречу у порога Башни. Да, скорее всего Эстель Оскора и Проклятый справились бы с «бледными», сколько бы их ни собралось, но при этом подняли бы на уши всех магов Тарры, а на это мы пойти не могли.