Кровь на черных тюльпанах - [139]

— Ну что, щенок, — послышался в трубке чей-то ядовитый голос, — будешь знать, как лезть не в свое дело.

— Что вы от меня хотите? — истерически завопил в трубку Себастьян. — Я готов начать с вами переговоры.

— Переговоры! Разве тебе не было дано понять, свинья, чтобы ты не совался куда не следует? Или ты нас плохо понял?

— Я понял. Я не сделаю больше ни шага. Только, умоляю, отпустите ее! Она здесь ни при чем.

— Это верно. Она ни при чем. Ты при чем. Ай-ай-ай, старушка так страдает из-за глупостей собственного сына.

И в трубке послышались частые гудки. Так повторилось не раз. Себастьяну явно хотели как следует вымотать нервы. То ему угрожали расправой, то обещали освободить мать, если он торжественно поклянется никогда больше не браться за расследование операций Ингрэмса и его помощников. Кардозу божился, что вообще перестанет писать о политике, если мать будет освобождена. Ему дважды даже называли места, куда он должен был приехать забрать ее. Как выяснилось, это были злые и циничные шутки. В первый раз ему был дан адрес резиденции премьер-министра Португалии, а во второй — полицейского участка. Обращаться в полицию он не стал, поскольку похитители сразу же предупредили его, что для матери это будет означать немедленную казнь.

Так, в постоянном напряжении, прошла неделя. Наконец, раздался тот звонок, последний.

На этот раз в трубке послышался мягкий баритон, никак не походивший ни на один из тех гортанных голосов, которые он привык слышать постоянно.

— Квартира Кардозу?

— Да, сеньор, Себастьян Кардозу слушает.

— Говорит комиссар полиции Жозе Баррету.

Внутри у Себастьяна похолодело.

— К вашим услугам, сеньор, — выдавил он из себя, предчувствуя самое страшное.

— Вам необходимо немедленно явиться в комиссариат, — тоном, не терпящим возражений, сказал Баррету. — И чем быстрее, тем лучше! Я посылаю за вами машину.

Там, в небольшом морге полицейского управления Лиссабона, ему и показали мать. Некогда статная и полная сил, она казалась теперь почти ребенком: глаза ввалились, резко обострились очертания носа и скул. На лице еще отчетливо были видны следы побоев.

Горло Себастьяна словно стянуло стальным обручем, хлынули слезы. Он резко повернулся, быстрыми шагами вышел из пропахшего формалином помещения и, обессиленный, рухнул на стоявшее в коридоре кресло.

Он не помнил, сколько времени просидел, закрыв лицо руками. Пришел в себя, почувствовав, что кто-то трясет его за плечо. Это был высокий темноволосый мужчина в безупречном сером костюме, галстуке и белой рубашке.

— Господин Кардозу? — учтиво осведомился он. Себастьян молча кивнул.

— Позвольте представиться, комиссар Баррету. Надеюсь, вы не откажетесь пройти в мой кабинет.

Как выяснилось, тело госпожи Кардозу было найдено этим утром на одной из лиссабонских окраин. В заброшенном автомобиле. Возможно, полицейский наряд так и не обнаружил бы его, если бы не дети, которые использовали это кладбище автомобилей для игр. Они-то — о ужас! — и обнаружили в одной из машин труп незнакомой женщины.

Нет, ее не пытали в профессиональном смысле этого слова, сказал Баррету. На теле имеются следы побоев, но следов настоящих пыток нет. Удары эти, скорее всего, были нанесены в те моменты, когда она пыталась оказать похитителям сопротивление. Ее убили минувшей ночью двумя выстрелами в спину, один из которых был смертельным — пуля попала в сердце. А теперь комиссар хотел бы послушать объяснение Кардозу.

Говорить было трудно. Себастьян был так потрясен услышанным, что в течение некоторого времени оказался не в состоянии выдавить из себя ни слова. Мысли проносились у него в голове с бешеной скоростью. Наконец, после нескольких затяжек сигаретой Кардозу начал говорить. К этому моменту он уже принял вполне определенное решение. Скрывать что-либо не имело никакого смысла. И Себастьян изложил Баррету всю свою эпопею с самого начала…

В похоронной процессии комиссар пристроился сзади родственников погибшей сеньоры Кардозу и старался выглядеть как можно менее заметным: все-таки он был официальным и довольно известным лицом в этом городе.

Еще утром он колебался, стоит ли идти на похороны. Все, что рассказал ему накануне этот молодой журналист, было ошеломляющим. Но возраст и опыт позволяли ему более трезво взвесить все факты, чем это мог сделать Себастьян. Баррету отметил ряд просчетов, которые совершили в ходе своего расследования Кардозу и Голдбери, но вместе с тем его глубоко поразила та отвага и решимость, с которой молодые люди шли навстречу опасности. И в глубине души комиссар восхищался ими.

Всю жизнь Баррету считался честным и порядочным человеком, ненавидящим преступников. Применение вооруженной силы в политике он считал одним из тягчайших преступлений. И он искренне хотел помочь Себастьяну в его трудном деле. У него даже были для этого все основания: факт совершенного преступления, которое необходимо расследовать самым тщательным образом, плюс показания самого Себастьяна, которые проливали достаточно яркий свет на мотивы этого преступления.

Но опыт, накопленный комиссаром за почти полвека жизни, настойчиво толкал его на другой путь. «Мало ли ты повидал на своем веку таких вот донкихотов, — твердил Жозе внутренний голос — Большинство из них жизнь все равно выбила из седла. А те, кто усидел, смогли это сделать лишь потому, что вовремя одумались. А этот Кардозу к тому же вляпался в крайне неприятную историю. Его глупость уже стоила жизни двоим. Ты что, хочешь быть третьим?! Подумай о жене, о детях, наконец! Кто позаботится о них, если и тебя отправят на тот свет так же, как эту старуху».