Кровь и золото - [21]

– Гнев достоин только презрения, – повторил Мариус. – Он всегда ставит в невыигрышное положение. Я стараюсь не поддаваться гневу. Это чувство мне чуждо.

Торн жестом попросил его помолчать, откинулся на спинку дивана и задумался. Он словно застыл под порывом ледяного ветра, хотя в очаге по-прежнему жарко пылал огонь.

– Гнев – проявление слабости... – прошептал Торн.

Такая мысль, похоже, никогда не приходила ему в голову. Гнев и ярость казались ему чувствами почти идентичными. А ярость представлялась сродни неистовству Одина. Собираясь на битву, воины специально возбуждали ее в своих душах. Впускали ее в сердца. Именно ярость разбудила Торна и заставила его покинуть ледяную пещеру.

– Гнев – такое же свидетельство слабости, как и страх, – заметил Мариус. – Разве мы с тобой признаем страх?

– Нет, – ответил Торн. – Но ты говоришь о чем-то сильном, сжигающем тебя изнутри.

– Да, в моей душе есть ожесточение и боль, я живу в одиночестве, но отказываюсь испить чашу гнева и предпочитаю молчание злобным словам. Тебя я нашел в северной стране, мы никогда прежде не встречались, и потому я могу обнажить перед тобой душу.

– Да, конечно, – согласился Торн. – Проявленное по отношению ко мне гостеприимство дает тебе право рассказать что угодно. Обещаю, что никогда не предам твоего доверия. Ни в песнях, ни в разговоре с кем бы то ни было. Ни за что на свете.

Голос Торна звучал все увереннее, ибо каждое сказанное слово было искренним и шло от сердца.

– Скажи, а что стало с Лестатом? – спросил он. – Почему не слышно больше ни песен, ни саг в его исполнении?

– Ах да, саги... Пожалуй, именно так следует назвать то, что он сочинил о нашем народе. – Мариус улыбнулся, на этот раз едва ли не весело. – Его мучают ужасные раны, – объяснил он. – Лестат встретился с ангелами – во всяком случае с теми, кто считает себя таковыми, – и побывал вместе с ними на Небесах и в преисподней.

– Ты в это веришь?

– Не знаю. Могу только сказать, что в то время, когда он, как утверждают эти существа, находился в их власти, в нашем мире его не было. И еще: он принес с собой окровавленный плат с запечатленным на нем пылающим ликом Христа.

– Значит, ты сам видел этот плат?

– Видел, – сказал Мариус, – не только его, но и другие реликвии. Едва наш жрец-друид Маэл взглянул на плат, он испытал такое потрясение, что ушел и предал себя солнцу. Мы его чуть не потеряли.

– И почему же он не умер? – спросил Торн, не в силах скрыть эмоции, охватившие его при звуках имени врага.

– Маэл слишком стар, – объяснил Мариус. – Он пролежал целый день под палящими лучами солнца и, как это обычно бывает с древнейшими из нас, ослаб и страшно обгорел. Но на новые страдания у него не хватило мужества. Он вернулся к своим спутникам и по сей день остается рядом с ними.

– А ты? Скажи мне от чистого сердца, ты ненавидишь его за то, что он с тобой сделал? Или в своей неприязни к гневу ты не приемлешь и ненависть?

– Не знаю. Подчас я даже видеть Маэла не могу. А иногда сам ищу его общества. Бывает, я ни с кем из них не хочу встречаться. Я принял в своем доме только Дэниела. За ним необходимо все время кому-то присматривать. В его компании я чувствую себя прекрасно. Ему совсем не обязательно разговаривать со мной. Достаточно того, что он рядом.

– Я тебя понимаю, – сказал Торн.

– Тогда пойми и кое-что еще. Знаешь, я не хочу умирать. Я не из тех, кто выходит на солнце или ищет иной путь к самоуничтожению и забвению. Если ты покинул свое ледяное убежище только для того, чтобы причинить зло Маарет и разозлить ее сестру...

Торн поднял правую руку, призывая собеседника к молчанию, и после небольшой паузы заговорил сам:

– Нет. То были всего лишь мечты. Они умерли в твоем доме. Но чтобы избавиться от воспоминаний, потребуется время...

– Так вспоминай ее красоту и силу, – прервал его Мариус. – Однажды я спросил Маарет, почему она не воспользуется глазами тех, кто пьет кровь, а предпочитает недолговечные, кровоточащие глаза смертных. И тогда она ответила, что никогда не испытывала желания уничтожить или хотя бы обидеть кого-либо из своих соплеменников. За исключением, конечно, Акаши. Но ненависть, кипящая в душе Маарет, настолько велика, что смотреть на мир глазами царицы она не стала бы ни при каких обстоятельствах.

Торн надолго задумался.

– Только глаза смертных... – в конце концов прошептал он.

– И любой парой смертных глаз, – подхватил Мариус, – она видит куда больше, чем мы с тобой.

– Да, – сказал Торн. – Я понял.

– Мне нужны силы, чтобы продолжать свое существование, становиться старше и мудрее, – сказал Мариус. – Хочу, как прежде, наслаждаться красотой, которая меня окружает, и радоваться чудесам. Утратив эту способность, я потеряю волю и интерес к жизни – вот что не дает мне покоя. Смерть положила руку мне на плечо. Смерть пришла под видом разочарования и боязни презрения.

– Разочарование и боязнь презрения – мои старые спутники, – откликнулся Торн. – Именно от них я и попытался укрыться в северных снегах, надеясь, что замерзну там и останусь навеки. Так бывает с людьми: они вроде бы умирают, но не на самом деле. Я думал, что недолго протяну в холоде, что он поглотит меня, превратит в льдину, как смертного. Однако не тут-то было. Нескончаемая стужа стала моим ежедневным уделом, я привык к ней, уверенный в том, что заслужил такие мучения. Но во льды меня загнала душевная боль, и я тебя понимаю, очень хорошо понимаю. Но ты предпочитаешь противостоять боли и не намерен сдаваться.