Кровь и песок - [53]

Пятясь, чтобы не встретиться взглядом с одноглазой, приносившей, как говорят, несчастье, матадор миновал патио и заперся в своем кабинете, прилегавшем к прихожей.

На белых стенах кабинета, до высоты человеческого роста облицованных арабскими изразцами, висели яркие шелковые полотнища, извещавшие о бое быков. Адреса, поднесенные матадору от имени влиятельных благотворительных обществ, напоминали о корридах, где Гальярдо выступал бесплатно в пользу бедных.

Бесчисленные фотографии эспады — стоя, сидя, с плащом или со шпагой в руках, готового нанести сокрушительный удар быку, свидетельствовали о том, с каким вниманием относились газеты к великому человеку, воспроизводя его во всех видах и позах. Над дверью висел портрет Кармен в белой мантилье, оттенявшей ее темные глаза, с алыми гвоздиками в темных волосах. На другой стене кабинета, вверху, над креслом, стоявшим перед письменным столом, обращала на себя внимание огромная голова черного быка со стеклянными глазами, с блестящими, покрытыми лаком ноздрями, белым пятном на лбу и чудовищными рогами: цвета слоновой кости у основания, они постепенно темнели, переходя в иссиня-черные заостренные концы. Пикадор Потахе, созерцая могучие рога животного, разражался всякий раз поэтической тирадой: право, они были так велики и так широко расставлены, что усядься дрозд на одном острие, его песня ни за что не долетит до другого.

Гальярдо сел за письменный стол, заставленный дорогими бронзовыми безделушками; на столе не было видно ни клочка бумаги, зато лежал основательный, накопившийся за несколько дней слой пыли; не было даже признаков чернил в громадной чернильнице с двумя бронзовыми конями; ручки, законченные прекрасными собачьими головами, были без перьев. Великому человеку не приходилось писать. Заключение контрактов и оформление прочих деловых бумаг лежало исключительно на доне Хосе, а тореро лишь ставил свою подпись, медленно и старательно выводя буквы за столиком клуба на улице Сьерпес.

В углу стоял дубовый книжный шкаф; его стеклянные дверцы никогда не открывались, но через них можно было различить ряды внушительных, объемистых томов, сверкающих новыми корешками.

Когда дон Хосе стал именовать своего подопечного матадором-аристократом, Гальярдо почувствовал потребность оправдать эту честь и заняться своим образованием. Он не хотел, чтобы новые, влиятельные друзья смеялись над его невежеством, в котором можно упрекнуть всех его товарищей по ремеслу. И вот однажды Гальярдо с решительным видом вошел в книжный магазин.

— Пришлите мне книг на три тысячи песет.

Владелец магазина, словно не понимая, с недоумением взглянул на покупателя.

— Понимаете, книг… — настойчиво повторил тореро. — Побольше размером и желательно с золотым тиснением на переплете.

Гальярдо гордился своим библиотечным шкафом. Когда в клубе говорили о чем-нибудь недоступном его пониманию, он хитро улыбался, думая про себя:

«Об этом наверняка написано в одной из книжек, что стоят у меня в шкафу».

Как-то в дождливый день, когда Хуану нездоровилось и нечем было заняться, он, без толку слоняясь по дому, подошел к шкафу, открыл со священным трепетом дверцы и осторожно достал с полки самый большой том, да так бережно, словно вытащил таинственное божество из его капища. С первых же строк он отказался от чтения и стал перелистывать страницы, с ребяческим наслаждением рассматривая картинки: как живые, смотрели на него львы, слоны, лошади с огненными глазами и развевающимися по ветру гривами, полосатые зебры… Тореро с удовольствием продвигался по пути мудрости, пока не наткнулся вдруг на картинку с разноцветными кольцами змей. У-у! Гадины, зловредные гадины!.. Судорожно прижав средние пальцы к ладони, он мизинцем и указательным пальцем сделал рога и ткнул ими в картинку, чтобы уберечься от сглаза. Гальярдо полистал книгу дальше, но все картинки подряд изображали отвратительных пресмыкающихся, и, захлопнув дрожащими руками книгу, он поставил ее на прежнее место в шкаф, бормоча: «Чур меня, чур меня!», чтобы рассеять злые чары.

С тех пор ключ от книжного шкафа валялся в ящике стола среди старых газет и писем, и никто не вспоминал о нем. Эспада пе чувствовал потребности читать. Когда поклонники его таланта спешили к нему с газетой, занимавшейся вопросами тавромахии и поместившей «хлесткую статью» с нападками на его соперников, Гальярдо поручал зятю или жене прочесть статью вслух, а сам, посасывая сигару, слушал с блаженной улыбкой:

— Здорово! Ну и мастаки писать эти ребята!

Если в газете печаталась «хлесткая статья» против самого Гальярдо, никто ее не читал, и эспада с презрением отзывался о бездарных писаках, которые берутся толковать о корридах, а сами повернуться на арене не умеют.

В то незадачливое утро обстановка кабинета лишь усилила тревогу тореро. Взгляд его невольно задержался на голове быка, и в памяти ожил самый тягостный случай его жизни. Победитель не мог отказать себе в удовольствии поместить в кабинете голову этого зловредного зверя и время от времени поглядывать на нее.

Немало пришлось ему попотеть на арене в Сарагосе! Право, у этого быка ума и сметки было не меньше, чем у человека. Застыв на месте, он с дьявольским коварством поджидал противника, не давая ввести себя в заблуждение красной тряпкой, и словно подзывал его подойти вплотную. А когда тореро заносил над ним шпагу, бык всякий раз отводил удар мощным взмахом головы. Нетерпеливая толпа свистела и осыпала бранью Гальярдо, а тот крался вслед за быком, кружившим по арене; матадор знал, что атака в лоб сулила ему неизбежную смерть. И наконец, усталый, весь в поту, Гальярдо предательски сбоку всадил шпагу в шею быка под негодующий рев зрителей, швырявших на арену пустые бутылки и апельсины. Постыдное воспоминание! Наконец Гальярдо решил, что не к добру так долго смотреть на эту проклятую тварь — еще, пожалуй, сглазит его, как та кривая женщина.