Кровь и грязь - [67]

Наблюдая за поведением часового, Ифор перенес руку с мечом через частокол и разжал пальцы. Звука не последовало, значит, меч отвесно воткнулся в землю и теперь покачивается в темноте, поджидая его. То-то и оно, что в темноте. Ифор слишком поздно сообразил, что, прыгая, не будет видеть землю. Он только успел выставить вперед руки, сжимающие мертвой хваткой арбалет, услышал постукивание стрел в колчане, и вот уже острая боль ударила по пяткам, а подогнувшиеся от удара о землю колени двумя молотами чуть не раздробили скулы. Он охнул и повалился на бок, судорожно соображая, целы ли ноги.

Из-за бойницы послышался оклик очнувшегося часового:

— Кто идет!

Ифор замер, как лежал, на боку, уткнувшись носом в твердый колючий стебель и закусив губу, чтобы не застонать от нестерпимой боли в пятках. «Если такова цена за мое предательство и освобождение, я готов терпеть хоть всю ночь, — мелькнула в голове злорадная мысль. — Главное — ничего, кажется, не сломал. Только бы этот малый не стал спросонья обстреливать кусты под частоколом…»

Опасения, к счастью, не оправдались. Вероятно, часовой действовал по привычке и, не получив ответа, снова заснул.

Ифор пошевелил ногой. Растер ладонями ушибленные скулы. В крайнем случае, завтра на физиономии расцветут два одинаковых синяка. Переживу как-нибудь. Хуже, если придется всю дорогу до Вайла’туна хромать. Сам виноват. Хорошо еще, что на кусты не свалился, не то бы мог сейчас без глаз оказаться…

Меч, как он и предполагал, торчал в земле чуть поодаль. «Хоть бы ты мне пригодился, — подумал Ифор, затыкая его обратно за пояс. — Послужил не в бою, но в разговоре. Защитил и оберег». Люди, с которыми Ифору предстояло иметь дело, подозрительны, ничего не принимают на веру, все хотят пощупать да потрогать, наверное, потому что сами дело имеют с вещами крайне зыбкими и почти неосязаемыми. Ну что, по сути своей, может значить запись в их книгах о том, что отныне он, Ифор Брезгливый, получает права и достоинства эделя со всеми причитающимися ему и его родственникам знаками отличия? А ведь значит! Быть эделем гораздо более почетно, нежели ответственно. Как раз по нему! Разве стали бы остальные вабоны из кожи лезть вон, чтобы добиться этого титула?

Ну да ладно, кажется, главное дело сделано. Причем так толково обставлено, что лучше и не придумаешь. Теперь важно как можно дальше уйти под покровом ночи от злосчастного туна, а там видно будет. Шлем, латы и все лишнее он оставил в избе, где их расквартировали, так что среди бела дня его вряд ли примут за свера. А уж как в замок пробраться и доложить кому надо о содеянном, об этом он сейчас не хотел даже думать. Время покажет. Человек в капюшоне открыл ему некоторые секреты, которые послужат ключом к тайным запорам. Ифор в душе надеялся, что прибегнет к их помощи лишь однажды. А потом постарается все это забыть как страшный сон и заживет жизнью праведника. Титулованного праведника.

Он шел всю ночь, шел медленно и упорно, уговаривая себя не останавливаться, не искать отдыха для искалеченных ног в придорожных кустах, а тем более в уютно озаренных факелами домишках, гостеприимно подмигивающих оранжевыми глазами окон из-за облетевших садовых деревьев. Хозяева жгут огонь не от хорошей жизни, размышлял он, а лишь затем, чтобы создать видимость бдительного бодрствования. На самом деле они сейчас наверняка спят, укрывшись с головой одеялами. Немногие действительно хотели бы услышать сквозь сон стук непрошеного гостя. Конечно, лишний силфур никому не помешает, и раньше в этих местах многие жители, особенно безутешные вдовы, содержали постоялые дворы для возвращающихся из Пограничья виггеров и бродячих торговцев. Однако истории про осмелевших дикарей смущали даже самые отчаянные головы, и теперь, насколько знал Ифор, свет должен был не привлекать мотыльков, а отпугивать хищников, как говаривали в народе.

Уже под утро, не обещавшее солнца, стало особенно зябко, и он пожалел, что не захватил походный плащ, оставил в туне вместе с латами. Почему-то решил, что плащ виггера будет привлекать к нему излишнее внимание, и не взял. Вероятно, уже видел себя в другом плаще, толстом, богатом, расписанном родовыми знаками и цветами в тон дорогой попоне статного коня, который у него обязательно появится, как только в нужном месте нужной книги появится нужная запись…

Сейчас его грела одна только мысль: я справился. Справился и ушел. Запутал следы. Запутал и пустил по ложному следу тех, кто решит докопаться до причин смерти старого трехпалого вояки. А значит, выиграл время, которое позволит из подозреваемого стать обвинителем. Скоро за ним будет стоять слишком большая сила, чтобы бояться расплаты. Сила, которая уже сейчас для многих становится более важной, нежели власть стремительно теряющего ее Ракли.

Ну, быть может, «стремительно» и не совсем правильное слово, однако только слепые да глухие не замечают, в чью пользу постепенно склоняется чаша весов за высокими стенами замка. Похоже, сам Ракли относится именно к слепым или глухим, потому что эту власть уводят у него из-под носа, а он и его свита заняты исключительно тем, чтобы раззадоривать карательными рейдами в Пограничье рыжих дикарей. Да, да, именно так, а вовсе не наоборот, как считает большинство вабонов. Недавняя гибель целой заставы, неизвестная судьба отправившихся на подмогу двух отрядов и вот теперь открытые вылазки шеважа — все это было отнюдь не причиной, а следствием предыдущих опрометчивых, хотя, вероятно, даже очень хорошо продуманных действий виггеров. Во главе которых стоял… Кто же на самом деле стоял во главе многочисленных дерзких налетов на укрытые в чащах Пограничья стойбища дикарей? Глупый вопрос, сказал бы любой житель и защитник Большого Вайла’туна. Этих отважных героев все знали пусть не в лицо, но уж точно по их звучным именам. О них говорили, на них равнялись, им завидовали. Некоторые их жалели. Они были всегда на виду, всегда готовые броситься в бой, всегда отважные и… такие предсказуемые. Для кого-то в этом заключалась их очевидная слабость.