Кровь хищника - [32]

Миляш помогала матери во всех делах: вместе они собирали ягоды, сажали картофель — каким-то чудом в отцовской землянке сохранились с десяток незасохших клубней — и заготавливали сено. Хадия научила дочь выпекать хлеб и, по ее просьбе, научила вязать. Плохо только, что зрение у девочки так полностью и не восстановилось.

Человек устроен так, что он в любых условиях старается скрасить свое существование, найти опору для души, внести в свое бытие что-то духовное. Хадия тоже стремилась уйти от ощущения одиночества. А кто в лесу может находиться рядом с человеком? Конечно же, другие дети природы, меньшие братья. На подворье Хадии и Миляш теперь есть корова и козы. Милка каждый год приносит приплод. Наверное, где-то у Козьего камня бродит отец ее козлят, который никогда не показывается Хадие на глаза. Кроме того, гусей у Хадии целый выводок. Как-то по весне она пошла на Камышовое озеро, где гнездились гуси, в надежде насобирать немного яиц. Вскоре нашла гнездо с кладкой, гусыни как раз поблизости не было. Только подошла к гнезду, как неожиданно прибежала лиса, схватила яйцо и исчезла. И тут появилась гусыня, хозяйка гнезда. Она с гоготом и угрожающим хлопаньем крыльев бросилась на лису, а та нарочно увлекла гусыню за собой, а потом резко развернулась и бросилась обратно к гнезду. Пока неповоротливая гусыня разворачивалась, из кладки исчезло еще одно яйцо. Потом еще… Видно, у плутовки был сезон охоты за яйцами, потому она не хватала самих птиц. Хадия, не выдержав, взяла палку и отогнала лисицу прочь. А потом подхватила гусыню под мышку, сложила оставшиеся яйца в подол и принесла домой.

* * *

…На дверном косяке появилась еще одна зарубка. Каждый год в одно и то же время Хадия замеряет рост Миляш и делает ножом отметину. Эта была уже девятая, а значит, уже девять лет, как они с Миляш поселились на хуторе. Стало быть, Миляш уже исполнилось одиннадцать…

Эта зарубка и радует Хадию, и печалит. Одиннадцать лет! Вон уже и груди у девочки наметились, не успеешь оглянуться, как уже и созреет Миляш для любви, для продолжения рода. Неужели же девочке, как и ей, предстоит всю жизнь прожить дикаркой в этой глухомани, в одиночестве и тоске? Хадия изо всех сил старается не углубляться в такие мысли, ее пугает неизвестность, лишает душевного покоя и сна. Женщина гонит от себя эти страхи, стараясь переключиться на решение насущных проблем. Закрома вот уже пустые, не стала сеять хлеб и в этом году, хотя и понимала, что рано или поздно снова подступит угроза голода…

Понимая, чем это грозит ей и Миляш, Хадия решилась на отчаянный шаг: отправиться на поиски спрятанного Такыем зерна.

Хлеб Такыя

Присущая Хадие решительность много раз выручала ее, выручит и на сей раз. Поддавшись этому ощущению, Хадия, взяв дочку, отправилась на Уктау. Во-первых, вдвоем они больше унесут, а во-вторых, Миляш увидит родные для нее края. И отцовского хлеба отведает (Хадия по-прежнему упорно называла Такыя отцом дочери). А Миляш, услышав от матери слова «родной дом», «дороги твоего отца», приободрилась, расцвела, словно живого отца сможет там увидеть.

Путь их оказался легким. Шли они неспешно, беседуя о житье-бытье, когда хотели есть, выбирали местечко поуютнее, кипятили чай, подкреплялись и двигались дальше. На ужин варили бульон на вяленом мясе. И на третий день, когда солнце стояло в зените, они добрались до Уктау, и по известной только Хадие тропинке пробрались в пещеру.

Там все осталось по-прежнему, как и оставила перед уходом Хадия. Ни одна живая душа, ни зверь, ни человек, не проникли в пещеру в их отсутствие. Когда они вышли из пещеры, Хадия откашлялась, чтобы скрыть глубокое волнение, и обратилась к дочке, на лице которой лежала печать глубокой задумчивости:

— Дочка, вот это и есть твой родной дом. В этой пещере ты появилась на свет, здесь мы с тобой прожили две зимы.

— Ой, мама, — вздохнула Миляш, — до сих пор не могу поверить твоим рассказам до конца. Неужели в этой убогой пещере ты меня родила и растила?

— Теперь, когда увидела своими глазами, веришь?

— Теперь верю…

На полянке, где стоял шалаш Такыя, Хадия развела костер возле большого плоского камня, вскипятила чай. Сам шалаш давно прогнил от дождей и талого снега, развалился, а вот камню ничего не делается… Отпив крепкого чая, Хадия сказала дочери:

— Доченька, нынче же пойдем к Трехглавой горе. Там отец твой зерно схоронил, нам оно ох как сейчас пригодится.

О том, что зерна могут и не найти, говорить не стала, чтобы не пугать Миляш заранее. Сама, конечно, не была уверена, что поиски увенчаются успехом, но очень надеялась. Рассчитывала на интуицию и чутье лесного человека. Да и Такый должен же был оставить какие-то приметы, по которым потом сам рассчитывал найти схрон. Ну а если нет… Думать об этом не хотелось. Значит, зря шли, и угроза голода станет еще реальнее…

Они прошли до горы уже значительное расстояние, когда зоркий глаз Хадии заметил на отдельных стволах сосен зарубки. Неужели же нашли? Ага, так и есть! Лес пошел реже, и на каждой десятой, пятнадцатой сосне отчетливо были видны старые затесы. Остановившись, Хадия внимательно осмотрелась по сторонам. В одном месте из склона горы выпирали камни, и под ними лежало дерево с вывороченными корнями. Откуда оно? Ведь не ветром же надуло. Нет, не зря люди прозвали Хадию Уктаевой кикиморой, она тут же смекнула, в чем дело. Когда подошла ближе, ее предположение оправдалось: корневищем дерева завален вход в пещеру. С трудом они с Миляш отодвинули тяжеленный ствол в сторону и протиснулись внутрь узкой пещеры. В дальнем углу был сооружен добротный бревенчатый сусек, без единой щелочки, с толстой крышкой. И до самого верха наполнен пшеницей, мешков пять или шесть, если не больше. Хадия с Миляш до отказа набили зерном мешки, так, что с трудом подняли на плечи, и пошли в обратный путь. Когда они прошли вброд реку, Хадия обернулась к Уктау и громко сказала: