«Крот» в окружении Андропова - [17]

«ПОБЕГ» ИЗ ШКОЛЫ КГБ

— Проучившись в ныне широко известной, а тогда сверхсекретной 101-й школе КГБ всего лишь месяц, я написал рапорт на имя начальника разведшколы, сдал учебники и прочие пособия, собрал личные вещи, предупредил дежурного (чтобы не посчитал меня пропавшим и не поднимал тревогу) и отбыл домой, — рассказывает генерал-майор запаса П. — Жене объяснил, что с разведкой покончено, возвращаюсь в МИД, где работал прежде. Она схватилась за голову: «Ты понимаешь, что ты наделал?!»

— А ведь она была права, ваше решение самовольно уйти из разведки было чревато теми же последствиями, что выход из рядов КПСС: крест на карьере, сложности с трудоустройством. О поездках за границу и <<думать не моги»: вас к МИДу ближе, чем на километр, не подпустили бы.

— Конечно, это так. Но тогда я был во власти обиды. Я ведь дал согласие перейти из МИДа в кадры разведки после того, как беседовавший со мной представитель КГБ гарантировал, что будут учтены мой практический опыт востоковеда и стаж работы в МИДе, где я дослужился до ранга второго секретаря. Было обещано, что и в зарплате я не проиграю. На деле же все получилось иначе. Меня приравняли к недавним выпускникам МГИМО с соответствующим званием и денежным довольствием, которое оказалось значительно ниже зарплаты второго секретаря. А у меня на полном иждивении — престарелая мать, жена с маленькой дочерью. О том, чтобы содержать их на то, что мне определили в 101-й, не могло быть и речи. Вот я и вспылил.

А на второй день после моего «бегства» раздался телефонный звонок из кадров ПГУ. Пригласили на беседу. К кому — не сказали. На Лубянке встретили и по длинному коридору молча проводили в кабинет, хозяином которого оказался Старцев. В пятиминутном монологе он дал мне понять, что знает не только о моем «побеге» из 101-й, но и достаточно подробно о моей прошлой жизни и работе. А закончил так: «Ну что, скандалист? Давай-ка принимайся за работу в отделе, участок тебе уже выделен. Придется обойтись без 101-й».

На следующий день я вышел на работу в 7-й отдел ПГУ. А вскоре убедился, что все обещания выполнены — конечно, не без вмешательства дяди Васи. А азы и премудрости профессии приходилось осваивать на ходу, на практике. И бывало всякое. Приходилось и выслушивать неприятные вещи, в том числе от самого Старцева. Два года я трубил в отделе с раннего утра до позднего вечера.

— А что произошло через два года?

— Старцев вдруг объявил, что направляет меня заместителем резидента. И не куда-нибудь, а в одну из крупнейших точек, в Токио. Я засомневался: в токийской резидентуре были сотрудники, которые и по возрасту, и по опыту работы в «поле» годились мне если не в отцы, то уж, по крайней мере, в старшие братья. Но дядя Вася остался при своем мнении. И во время моей подготовки, в течение нескольких месяцев, играл роль опекуна, постоянно учил уму-разуму. Подробно анализировал вместе со мной состояние работы в точке, давал объективную оценку каждому сотруднику, отмечал сильные и слабые стороны, наиболее рациональные направления его использования. Мы перемыли косточки всему агентурному аппарату и «продвинутым», то есть близким к завершению, вербовочным разработкам. Наконец, он упорно вдалбливал мне, насколько важно с первого дня правильно поставить себя в коллективе, во взаимоотношениях с каждым сотрудником. Так он «лепил» из меня заместителя резидента.

Когда через пару лет мне вручили орден боевого Красного знамени, я без колебаний заявил, что награду нужно вручать не мне, а Старцеву, потому как своими вербовочными результатами я всецело обязан ему. Я и сейчас так думаю.

СИНГАПУРСКИЙ ПРОКОЛ

— А случалось ли, что Старцев был несправедлив с подчиненными?

— Такое бывало, но крайне редко, — рассказывает ветеран 7-го отдела, полковник в отставке К. — В 1967 или в начале 1968 года, точно не припомню, из сингапурской резидентуры поступила информация: появилась реальная возможность задействовать, причем на конспиративной основе, одну из местных газет на китайском языке для разоблачения «антимарксистской, раскольнической деятельности маоистов в международном коммунистическом движении и, в частности, их антисоветских происков в Юго-Восточной Азии». В те годы, напомню, враждебность в советско-китайских отношениях достигла пика. Поэтому информация о газете вызвала живейший интерес в ЦК КПСС.

Через некоторое время моему коллеге-китаисту передали для анализа несколько номеров этой газеты и указание Старцева подготовить проект записки на Старую площадь, в котором отразить «антимаоистское политическое лицо газеты» и предлагаемые нами пути ее использования в интересах КПСС.

Оперработник тщательно проштудировал все номера газеты и ужаснулся: иначе, как, пользуясь принятой тогда терминологией, махрово антисоветской, газету нельзя было назвать. Об использовании ее в наших интересах не могло быть и речи. Старцев, таким образом, оказывался в весьма пикантном положении: его попросту подставили. Понимая это, оперработник решил подстраховаться — обратился к двум ведущим китаеведам нашей службы. Не вводя их в подробности дела, попросил дать письменные отзывы на газету. Они, к сожалению, подтвердили его предположения.