Крошка Доррит. Книга первая - [173]

— Ну да — это уж как водится — само собой, — заметила миссис Мердл в виде утешения.

— Кроме того, они будут получать ежегодно триста или триста с лишком фунтов содержания — а это для Италии…

— А, они едут в Италию, — сказала миссис Мердл.

— Генри будет там учиться. Вас это не должно удивлять, моя дорогая. Это ужасное искусство…

Да, да, разумеется. Миссис Мердл, щадя чувства своей удрученной приятельницы, поспешила избавить ее от дальнейших объяснений. Она понимает. Не нужно слов!

— И это все! — сказала миссис Гоуэн, скорбно качая головой. — Это все, — повторила она, свернув свой зеленый веер и постукивая им по своему подбородку (который вскорости обещал стать двойным, а пока что его можно было назвать полуторным), — это все! После смерти стариков, вероятно, будет еще что-нибудь; но ведь могут оказаться такие условия и оговорки, что к капиталу и не подступишься. Да и кто поручится, что они не проживут до ста лет. Дорогая моя, от таких людей всего можно ожидать.

Миссис Мердл изучила свое милое Общество вдоль и поперек, и знала, каковы в Обществе матери и каковы в Обществе дочери, что представляет собой брачный рынок Общества, каковы там цены, как заманивают и переманивают выгодных покупателей, какой идет торг и барышничество; а потому подумала про себя, что сыну ее приятельницы изрядно повезло. Понимая, однако, чего от нее ждут и для чего нужна та ложь, которую ей предлагают принять за истину, она бережно взяла эту ложь в руки и навела на нее требуемый глянец.

— Так это все, дорогая моя? — сказала она, сочувственно вздыхая. — Ну что ж поделаешь. Ведь это не ваша вина. Вам решительно не в чем себя упрекнуть. Призовите на помощь всю вашу силу духа и постарайтесь примириться с фактами.

— Родные этой девицы, — сказала миссис Гоуэн, — само собой разумеется, не щадили усилий, чтобы завлечь Генри в ловушку.

— Могу себе представить, душа моя, — сказала миссис Мердл.

— Я спорила, доказывала, день и ночь ломала голову над тем, как мне вырвать Генри из их сетей.

— Нисколько не сомневаюсь, душа моя, — сказала миссис Мердл.

— Но все было напрасно. Все мои старания ни к чему не привели. Скажите же мне, моя дорогая: правильно ли я поступила, в конце концов согласившись, хоть и с величайшей неохотой, на то, чтобы Генри взял жену не из Общества, или же это была непростительная слабость с моей стороны?

В ответ на этот призыв миссис Мердл в качестве верховной жрицы Общества заверила миссис Гоуэн в том, что ее поведение достойно всяческих похвал, что ее переживания заслуживают всяческого сочувствия, что она поступила как героиня и вышла из горнила мук очищенной. И миссис Гоуэн, которая, разумеется, видела сама себя насквозь и знала, что миссис Мердл видит ее насквозь и что Общество тоже увидит ее насквозь, тем не менее довела церемонию до конца так, как и начала — с честью и не без удовольствия.

Встреча происходила в четыре или пять часов пополудни — время, когда по всей Харли-стрит, Кэвендиш-сквер снуют экипажи и раздается стук дверных молотков. Едва беседа приняла описанный выше оборот, воротился домой мистер Мердл, весь день, как обычно, трудившийся над тем, чтобы еще и еще упрочить славу Англии во всех частях цивилизованного мира, где только могут встретить должную оценку всесветный размах коммерческой инициативы и грандиозные порождения деятельности ума в сочетании с капиталом. Ибо хотя никто толком не знал, в чем, собственно, состоит деятельность мистера Мердла (знали только, что она приносит деньги), но именно в таких выражениях принято было характеризовать ее в торжественных случаях, и любезное Общество безоговорочно принимало эту характеристику, совершенно по-новому истолковывая притчу о верблюде и игольном ушке.[69]

Для человека, облеченного столь величественной миссией, мистер Мердл был на вид несколько простоват, как будто, занятый своими торговыми операциями, он второпях поменялся головами с какой-то личностью помельче. В гостиную, где беседовали дамы, он заглянул случайно, уныло скитаясь по всем комнатам с единственной целью укрыться от мажордома.

— Прошу прощения, — сказал он, в замешательстве остановившись на пороге. — Я думал, тут никого нет, кроме попугая.

Услышав, однако, от миссис Мердл «Войдите!», а от миссис Гоуэн уверения, что ей давно пора домой (она и в самом деле уже встала, чтобы распроститься), он вошел и приткнулся у окна в дальнем конце комнаты, сцепив руки под обшлагами сюртука, и так крепко ухватившись одной за другую, как будто он сам себя арестовал и вел в тюрьму. Приняв эту позу, он тут же погрузился в глубокую задумчивость, из которой его вывел голос жены после того, как они уже с четверть часа пробыли одни в гостиной.

— А? Что? — откликнулся мистер Мердл, повернувшись в сторону оттоманки, на которой сидела его супруга. — В чем дело?

— В чем дело? — повторила миссис Мердл. — Прежде всего в том, что я жалуюсь, а вы даже не слушаете.

— Вы жалуетесь, миссис Мердл? — переспросил мистер Мердл. — А я и не знал, что вы больны. На что же вы жалуетесь?

— На вас, — сказала миссис Мердл.

— Ах, на меня! — сказал мистер Мердл. — Что же я — чем же я — почему же вы на меня жалуетесь, миссис Мердл?