Кривой домишко - [39]

— А вы подумали… вы даже подкинули такую мысль полиции… что Роджер мог убить своего отца… ради денег! Разве вы не понимаете, насколько… смехотворна такая мысль!

— Теперь я это понимаю, — смиренно согласился я.

— Когда Роджер понял, что ему уже не удастся предотвратить банкротство, что крах неминуем, он даже испытал облегчение. Да, да. Он беспокоился только о том, как все это воспримет отец, и ни о чем больше. Он так мечтал, что мы с ним заживем по-новому! — Лицо ее было взволнованным, а в голосе чувствовалась нежность.

— Куда вы собирались уехать? — спросил я.

— В Барбадос. Недавно там умер мой дальний родственник, который завещал мне крошечное имение в тех краях — совсем маленькое, и говорить-то не о чем. Но все-таки у нас есть место, куда можно уехать. Конечно, нам пришлось бы отчаянно бедствовать, но мы справились бы с трудностями… ведь на то, чтобы просто прожить, больших расходов не требуется. Мы были бы вместе… без тревог, вдали от всех. — Она вздохнула. — Роджер такой нелепый человек. Его беспокоило бы, что я живу в бедности. Мне кажется, что у него в голове слишком крепко засело отношение Леонидисов к деньгам. Когда был жив мой первый муж, мы были ужасно бедны… и Роджер считает, что я держалась храбро и вообще проявила изумительную стойкость! Он никак не может понять, что я была счастлива… по-настоящему счастлива! Так счастлива я уже никогда больше не была. Однако… я никогда не любила Ричарда так, как люблю Роджера, — добавила она, полузакрыв глаза.

Я понял тогда, насколько глубокое чувство владело ею.

Клеменси взглянула на меня и сказала:

— Ну вот, теперь вам ясно, что я никого не могла бы убить ради денег. Я не люблю деньги.

Я был совершенно уверен в том, что она говорит правду. Клеменси Леонидис принадлежала к числу тех редко встречающихся людей, для которых деньги лишены притягательной силы. Они презирают роскошь, предпочитают аскетизм и с подозрением относятся к любому виду собственности.

И все же некоторые из тех, для кого в личном плане деньги не представляют интереса, могут тем не менее соблазниться их всемогуществом.

— Лично вам деньги, возможно, и не нужны, но, если ими разумно распорядиться, они могли бы позволить осуществить массу интересных начинаний. С их помощью, например, можно было бы финансировать научные эксперименты, — сказал я.

— Сомневаюсь, что вложение финансовых средств могло бы принести большую пользу. Обычно их тратят не по назначению. По-настоящему ценные результаты, как правило, достигаются каким-нибудь энтузиастом своего дела, обладающим энергией и… врожденным даром предвидения. Дорогостоящие оборудование, подготовка и эксперименты никогда не оправдывают надежд, которые на них возлагаются. Расходование средств обычно поручается не тому, кому следовало бы.

— Вам будет жаль расстаться со своей работой, когда вы поедете в Барбадос? — спросил я. — Ведь вы не отказались от своего намерения туда уехать?

— Нет, нет, что вы! Мы уедем, как только полиция нам позволит. И мне ничуть не будет жаль расстаться со своей работой. У меня нет причин жалеть о ней. Естественно, мне не хотелось бы оставаться без дела, но в Барбадосе мне не придется бездельничать. Лишь бы поскорее завершилась вся эта история и мы могли бы уехать отсюда! — добавила она терпеливо.

— Клеменси, — сказал я, — нет ли у вас каких-нибудь соображений относительно того, кто мог это сделать? Само собой разумеется, будем исходить из того, что ни вы, ни Роджер к этому не причастны — у меня нет никаких оснований подозревать вас в этом, — но неужели у вас, с вашим-то интеллектом, нет никакого подозрения в отношении кого-нибудь?

Она искоса взглянула на меня каким-то странным цепким взглядом. Когда она заговорила, в голосе ее уже не было прежней непринужденности. В нем чувствовались скованность и некоторая нерешительность.

— Нельзя строить догадки, это противоречит научному подходу, — сказала она. — Ведь наиболее очевидными подозреваемыми являются Бренда и Лоренс, не так ли?

— Так вы думаете, что это их рук дело?

Клеменси пожала плечами. Она минутку постояла, как будто прислушиваясь к чему-то, потом вышла из комнаты, столкнувшись на пороге с Эдит де Хэвиленд.

Эдит направилась прямо ко мне.

— Хочу поговорить с вами, — сказала она.

У меня всплыли в памяти слова, сказанные мне отцом… Неужели…

А Эдит де Хэвиленд продолжала:

— Надеюсь, у вас не создалось ложного впечатления, — сказала она. — Я говорю о Филипе. Филипа не так-то легко понять. Он мог показаться вам слишком сдержанным и холодным, но на самом деле он не такой. Это всего лишь его стиль поведения. Он не может переломить себя.

— Уверяю вас, я вовсе не думал… — начал было я.

Но она не дала мне договорить и продолжала:

— Вот и теперь… в связи с Роджером. Ведь он совсем не скупой. И никогда у него не было жадности к деньгам. И на самом деле он очень милый человек… всегда был милым… но его нужно понять.

Я смотрел на нее с надеждой и готовностью понять.

Она продолжала:

— Мне думается, что отчасти это объясняется тем, что он был младшим сыном в семье. С младшими сыновьями в семьях часто бывают неполадки… они чувствуют себя обделенными. Видите ли, он обожал отца. Конечно, Аристида обожали все дети, и он обожал их. Но Роджер был его особой гордостью и надеждой. Потому что он был старшим… первенцем. И, мне кажется, Филип это чувствовал. Он замкнулся в себе. С головой ушел в книги, историю, старину, которая была оторвана от повседневной жизни. Думаю, что он страдал… детям это свойственно… — Она передохнула и продолжала: — Думаю, не ошибусь, если скажу, что он всегда завидовал Роджеру. Может быть, он и сам того не подозревает. Но мне кажется, что тот факт, что Роджер потерпел неудачу… — конечно, ужасно говорить такие вещи, и, я уверена, что он сам того не сознает… — но этот факт, возможно, не вызывает сочувствия у Филипа, как того можно было бы ожидать.