Кривая речь - [2]
Шрифт
Интервал
Умею только ерничать в квадрате.
В его просторах бодро семеня,
То растворюсь, то выпрыгну нежданно.
Как кофе из колосьев ячменя,
Как каучук из полиуретана.
«Я свое реноме многократно понижу…»
Я свое реноме многократно понижу.
Ниже уровня моря, до поймы сырой.
Я в ущербной стене отыщу свою нишу.
Отыщу, а потом замурую мурой.
Нет чтоб вирши слагать про гимнастку в лосинах.
Как она грациозна и как импоза…
Разбираюсь в себе, как свинья в апельсинах,
Как в бананах козел и в баянах коза.
Акробатка мне дарит свои пируэты,
Но в дуэте я с ней – как слепой в синема,
А поэты – они и в Зимбабве поэты,
Только рифм перекрестных в Зимбабве нема.
«На танцполе миграция туш…»
На танцполе миграция туш.
Исподлобья стреляют орудия.
А у этой объемная тушь
Повлияла на бедра и грудь ее.
Я вздохнул, как большой геликон.
Кровь вскипела от группы до резуса.
Прислонился, а там силикон.
Отпружинил и в бармена врезался.
А девчонка была – высший балл,
Пофактурней мадонн Рафаэлевых.
Жаль, что бармен позвал вышибал,
Натуральных, мясистых, не гелевых.
«Тупик эволюции. Время итогов…»
Тупик эволюции. Время итогов.
Младенцы глаголют устами пророков.
Рожденью бессмертных моих монологов
Не служат «агу» и «уа».
Пока хорохорюсь, глумлюсь, сатанею,
Не бальзамируюсь, не каменею,
Мы ни за что не догоним Гвинею,
Биссау и Папуа.
«Пишу из чрева матушки земли…»
Пишу из чрева матушки земли.
С четвертой ветки метрополитена.
Прикинувшись мыслителем Родена,
Ищу галлюцинации Дали.
Одну нашел, царапаю гвоздем
На желтой стенке сгусток умозрений:
«Блевотина цветет, как куст сирени,
Бульдозером зарытый в глинозем».
Напротив – грандиозная любовь.
Так сладко любят только до женитьбы.
Целует в губы – попадает в бровь,
А мне на натюрморт не наступить бы.
«Шла она, словно сваи вбивала…»
Шла она, словно сваи вбивала.
Нос – по ветру, лицо – кирпичом.
Шла она, как ни в чем не бывало.
Шла она, как бывало, ни в чем.
Не купилась на басму ли, хну ли.
Юных черт не уродовал ум.
Модельеры на ней отдохнули —
Не буквально, а через костюм.
На свету преломляясь, как призма,
Оттопыривши пальчики врозь,
Шла, а губы кривились капризно,
И глазищи сверлили насквозь.
Солнце в прятки играло на теле,
Алым блеском горели уста.
Но очки у меня запотели.
Не скажу про другие места.
Подойти постеснялся на людях.
Предпочел бы я встречу в полях.
Подарил бы фиалку и лютик,
Поделил бы ночлег на паях.
Кувыркались в глазах бесенята,
Просочилась слеза из угла.
Кто-то выкрикнул: «Снято! Всё! Снято!»
Так я вижу, что всё, догола.
Повстречался я с этим «Люмьером».
Mille pardons, говорю, guten tag,
Вы бы взяли меня костюмером.
Я согласен работать за так.
У меня в носу ни одного седого волоса
У меня в душе ни одного седого волоса,и старческой нежности нет в ней!Мир огромив мощью голоса,иду – красивый…В. Маяковский
У меня в носу ни одного седого волоса.
Собственноручно выдернул последний.
Бодай комар, кусай его оса,
Горбатый, тридцатидевятилетний.
И поделом – терплю, не соболезную.
Зарубок предостаточно везде ведь.
Ты хоть одной зарубкою полезною
Отметился за долгих тридцать девять?
Когда-то на сопливом детском носике
Я зарубил, где хлюпал у оврага ты:
«В лесу, где ни тропинки нет, ни просеки
Не стоит собирать лесные ягоды».
А толку – ноль, естественно, раз весь из той
Породы хлипкой, челюстноотвислой,
Не запасешься клюквою развесистой,
Придется вновь довольствоваться кислой.
Так и плутаю с верой в долю лучшую.
Все потчуюсь клубничкою лежалою.
В соавторстве с душой своей заблудшею
Дурным ногам покоя не пожалую.
Энтомологическое
1
Здесь солнце теплит чахло, а звезда не
Роняет свет на твердь земной коры.
И тучи кровожадной мошкары
С пропискою в глухом Мошкартастане.
Там солнце лижет сочную траву,
Даруют звезды свет Мошкартастану.
Я о прописке спрашивать не стану.
Поймаю – руки-ноги оторву.
2
Живешь на отшибе, где многим отшибло память,
Посносило крыши, сорвало и сдуло полог.
Как бить таракана и муху и в пальцах клопа мять,
Ты еще помнишь, поскольку не энтомолог.
С памятью худо, стала случайной жертвой.
Смог по сусекам с трудом наскрести осьмуху.
Об пол на счастье вдребезги бит фужер твой.
Где оно, счастье? Помнишь клопа и муху.
«С фортуниной спиной я был на ты…»
С фортуниной спиной я был на ты.
Фортуна, как всегда, со мной на вы была.
Пугливо прокудахтала: «Кранты!» —
Как будто из «курантов» буква выпала.
Я тороплюсь, а вдруг не пробил час,
Туда, где благодать и пристань тихая.
Но время мчит, песчинками сочась,
Бросая тень, и капая, и тикая.
«В пронзительном голосе тлеет угроза…»
В пронзительном голосе тлеет угроза.
– Тебе не возвыситься на пьедестале,
Ведь ты не бежал впереди паровоза.
Да я бы бежал – выпускать перестали.
И голос затих в непонятке нервозной.
Ответ срикошетил, как в гулкую бочку:
– Сначала закрыли завод паровозный,
А после меня – на засов и цепочку.
Почему я не в меру упитанный лирик?
Почему я решил, что умею смешить?
Толстый лирик умеет в объятьях душить.
Тонкий может дрожащие веки смежить,
И прозванивать тонким фальцетом,
И прощупывать пульс, и простукивать нерв,
Без пальбы отбивать у стервятников стерв,
Толстый тоже умеет без крови и жертв,
Но насилует струны пинцетом.
Я зачем-то решил, что умею смешно.
Почему это мной за меня решено?
Если клюнул петух, почему не пшено,