Критская Телица - [133]

И лишь в особо важных случаях...

Похоже, подумала верховная жрица, неумело устраиваясь в седле, нынче как раз такой случай и выпал...

До города было минут пятнадцать быстрой скачки.

Обычной скачки, присущей сноровистому всаднику.

Алькандра ухитрилась покрыть это же расстояние за полчаса с небольшим.

Что, учитывая почти полное отсутствие надлежащего опыта, делало ей немалую честь.

Солнце взошло довольно высоко, и уже начинало пригревать по-настоящему. Время близилось к шести. Гудели толпы, созерцая опадающий дымный столб, сновали прыткие уличные разносчики, пользовавшиеся нежданной сумятицей в собственных, маленьких, преотменно корыстных целях; ремесленники начали торговать на два часа раньше обычного; чужеземцы, владевшие грамотой, торопливо чиркали бронзовыми стилосами по восковым дощечкам, стремясь отпечатлеть для потомства повесть о событиях, коим сделались невольными свидетелями.

Остров Крит жил обычной — возможно, чуть более суетливой, нежели обычно, — жизнью, начавшей бурлить чуть раньше обычного; и никто, ни единый из высыпавших на кидонские улицы, помыслить не мог, что присутствует при событиях, превосходящих значением все, бывшее, происходившее и приключавшееся дотоле...

При событиях, перешагивающих исторические рамки, вступающих в область мифологическую, где нет ни правды, ни вымысла, где не сыщешь ни безошибочной памяти, ни достоверного отчета; где раздолье поэтам и полная, невозбранная свобода повествователям...

* * *

Первая пентеконтера и миопарона почти поравнялись. Этруск держал наготове зажженный фитиль и, напрягая глаза, прикидывал точное упреждение. Следовало и на легкий ветер сделать небольшую поправку, и чуть заметную качку принять в расчет, и верно определить угол возвышения...

Расенна внезапно припомнил, как семь с лишним лет назад подобная же громада шла на его ладью неотвратимо, неудержимо, точно разъяренное исполинское чудовище.

Вспомнил убийственный ливень стрел, сокрушительный таранный удар, вспомнил, как выуживали его, Расенну, — единственного уцелевшего пирата — из воды...

Как отколотили раненого, как швырнули в темный, душный трюм, где продержали без пищи и, по сути, без воды целых четверо суток...

«Ну что ж, — мысленно ухмыльнулся этруск. — Теперь, похоже, настал мой черед порезвиться!»

Он прильнул к тройной медной трубе, сощурился в несложный, однако весьма точный прицел, сооруженный Эпеем, слегка поправил и окончательно утвердил огнемет...

— Эй, — заорал впередсмотрящий пентеконтеры, дозволивший себе покоситься на плывущую мимо ладью и приметивший необычное. — Глядите! На кой ляд они подняли заслоны? К бою, что ли, готовятся?

— Прекрати болтать глупости! — рявкнул недовольный капитан. — Хочешь сказать, эта крыса хочет напасть на слоновье стадо?

Вопрос — правда, риторический, — повис в утреннем воздухе и навеки остался без ответа.

Ибо этруск поднес тлеющий огонь к желобку, соединявшему запальные отверстия всех трех стволов и воспламенил толченую селитру пополам с древесным углем — одно из последних изобретений Эпея, предусмотрительно сбереженное царицей в полнейшей тайне.

Отпрянув от нежданно сильной вспышки, Расенна смягчил полученный удар: боевую машину заметно швырнуло назад, и архипирата сшибло с ног.

Этруск отлетел, растянувшись на сосновых досках, но серьезных повреждений не получил.

Три струи раскаленного добела пламени с шипением и ревом прянули из тройного ствола, мгновенно свились единым рокочущим жгутом и, подобно сказочному огненному змею, пролетели над морскою гладью.

Долю мгновения царила тишина.

Затем безумный, нечеловеческий вопль раскатился вокруг.

Пентеконтера запылала разом, словно сухое смолистое дерево, очутившееся в сердце лесного пожара.

Не постепенно занялась, как бывает при обычном поджоге, а буквально обратилась факелом.

Ошеломленный, заживо пожираемый всеистребляющим пламенем экипаж не успел ни понять происходящего, ни предпринять хотя бы простейших попыток спасаться. Обугленные трупы валились там же, где за секунду до этого стояли уверенные в себе, исполненные отваги и решимости моряки.

«Греческий огонь» обрушился точно посередине палубы и молниеносно растекся вширь, прожигая доски насквозь, испепеляя борта, бушуя на гребных деках нижних рядов, достигая трюмов, изнутри охватывая киль.

Заряд был огромен — около ста фунтов горючей смеси, которая силой действия далеко и неоспоримо превосходила известный нашим современникам напалм, а страшной неукротимостью и способностью пылать где угодно — под землей, водой, без малейшего доступа воздуха — могла бы посоперничатъ со знаменитыми «молотовскими коктейлями», которыми русские пехотинцы истребляли немецкие танки во время второй мировой войны.

Всего две или три минуты миновали, а вместо гордого красавца-корабля среди хлябей дрейфовала черная, бесформенная, непонятным образом продолжавшая гореть груда обломков.

Этруск присвистнул от изумления при виде столь сокрушительных последствий залпа.

Критяне едва ли вообще могли что-либо толком рассмотреть за густой завесой черного маслянистого дыма, расстелившейся вдалеке.

Возможно, сумей они оценить противника сразу же и надлежащим образом, сражение, учитывая тысячелетний опыт, выучку и огромный численный перевес островитян, вполне могло бы принять иной оборот.