Криптономикон - [6]

— Я не про это!

— И он изобрел матрицы, но…

— И не про это тоже!

— И он немного занимался двоичной системой, но…

— Это софсем другое!

— Ладно, Руди, говори, о чем ты.

— Лейбниц изобрел базовый алфавит — записал набор символов для логических выражений.

— Ну, я не знал, что в сферу интересов герра Лейбница входила формальная логика, но…

— А как же! Он хотел сделать то же, что Рассел и Уайтхед, только не для одной математики, а для всего на сфете!

— Поскольку ты, Руди, похоже, единственный на планете знаешь об этом начинании Лейбница, можем ли мы допустить, что его затея не увенчалась успехом?

— Ты можешь допускать все, что тебе угодно, Алан, — ответил Руди, — но я — математик и ничего не допускаю.

Алан оскорбленно вздохнул и наградил Руди многозначительным взглядом, который, как догадывался Уотерхауз, означал «я тебе это припомню».

— Если мне позволят продолжить, — сказал он, — я вообще-то хотел, чтобы вы согласились вот с чем: все в математике можно выразить последовательностью символов, — он взял палку, которой надо было тыкать Лоуренса, и начал писать на земле что-то вроде + = 3) √(-1) π, — и мне глубоко безразлично, будут это символы Рассела, или Лейбница, или гексаграммы И-Цзина.

— Лейбниц восхищался И-Цзином! — страстно воскликнул Руди.

— Помолчи пока про Лейбница, Руди. Мы с тобой едем в поезде, сидим в вагоне-ресторане, мило болтаем, а этот поезд со страшной силой тянут локомотивы «Бертран Рассел», «Риман», «Эйлер» и другие. А наш друг Лоуренс бежит рядом с поездом, пытаясь от нас не отстать — не обязательно потому, что мы умнее, просто он — деревенский, и у него нет билета. И я, Руди, просто высовываюсь в окошко и пытаюсь втащить его в гребаный поезд, чтобы мы втроем могли мило болтать о математике, не слушая все время, как он пыхтит и отдувается.

— Ладно, Алан.

— Если ты не будешь перебивать, я скоро закончу.

— Но есть еще локомотив по имени Лейбниц.

— Ты считаешь, что я не отдаю должного немцам? Внимание, сейчас я упомяну человека с немецкой фамилией.

— Кто же это? Фон Тьюринг? — съязвил Руди.

— Фон Тьюринг будет потом. Вообще-то я имел в виду Гёделя.

— Какой он немец! Он австрияк!

— Боюсь, это теперь одно и то же.

— Не я придумал аншлюс, и нечего на меня так смотреть. Я ненавижу Гитлера.

— Про Гёделя я слышал, — вставил Уотерхауз, чтобы охладить спор. — Но можно немножко назад?

— Конечно, Лоуренс.

— Зачем это надо? Ну то, что сделал Рассел? Что не так в математике? Я хочу сказать, два плюс два — четыре, верно?

Алан взял две бутылочные пробки и положил на землю.

— Два. Раз-два. Плюс… — Он положил рядом еще две. — Еще два. Раз-два. Равняется четырем. Раз-два-три-четыре.

— Что в этом плохого? — спросил Лоуренс.

— Однако, Лоуренс, когда ты на самом деле занимаешься математикой, абстрактно, ты ведь не считаешь пробки?

— Я вообще ничего не считаю.

Руди объявил:

— Очень современный взгляд.

— В смысле?

— Долгое время подразумевалось, — сказал Алан, — что математика — своего рода физика пробок. Что любую математическую операцию, которую ты выполняешь на бумаге, как бы ни была она сложна, можно свести — по крайней мере в теории — к перекладыванию реального счетного материала вроде пробок в реальном мире.

— Нельзя же взять две целые одну десятую пробки.

— Ладно, ладно, пусть будут пробки для целых чисел, и для таких, как две целые одна десятая — физические меры, например длина этой палки. — Алан положил палку рядом с пробками.

— Как насчет «p»? Нельзя отпилить палку длиной ровно «p» дюймов.

— «p» — из геометрии. Та же история, — вставил Руди.

— Да, считалось, что Евклидова геометрия на самом деле своего рода физика, что его прямые и все такое описывают свойства физического мира. Но… знаешь Эйнштейна?

— Я не очень запоминаю фамилии.

— Седой, с большими усами.

— А, да, — мрачно ответил Лоуренс. — Я подходил к нему с вопросом про шестеренки. Он сказал, что опаздывает на встречу.

— Он придумал общую теорию относительности — своего рода практическое приложение, но не Евклидовой, а Римановой геометрии…

— Тот же Риман, что твоя дзета-функция?

— Тот же Риман, другое направление. Не уводи нас в сторону, Лоуренс…

— Риман показал, что существует много-много геометрий, которые, не являясь Евклидовыми, в то же время внутренне непротиворечивы, — объяснил Руди.

— Ладно, давайте снова к «ОМ», — сказал Лоуренс.

— Да! Рассел и Уайтхед. Итак, когда математики начали играть со всякими корнями из минус единицы и кватернионами, это было уже не то, что можно перевести в палки и пробки. И все же они по-прежнему получали верные результаты.

— По крайней мере внутренне непротиворечивые, — уточнил Руди.

— О’кей. Значит, математика — больше, чем физика пробок.

— Так нам представляется, Лоуренс, но возникает вопрос: математика по правде или это только игра в символы? Другими словами: мы открываем Истину или просто балуемся?

— Она должна быть по правде, потому что, когда прикладываешь ее к физике, она работает! Я слышал про общую теорию относительности и знаю, что она подтверждена экспериментами.

— Большая часть математики не поддается экспериментальной проверке, — сказал Руди.

— Вся идея в том, чтобы укрепить связь с физикой, — произнес Алан.