Криминология. Теория, история, эмпирическая база, социальный контроль - [29]
Нельзя не назвать и классические исследования социальной структуры, социального неравенства и социальных перемещений Э. Дюркгейма[162] и П. Сорокина.[163]
Заслуги Маркса в обосновании «классового подхода» неоспоримы. Именно он показал существенную зависимость всей жизнедеятельности людей, их образа жизни, основных поведенческих стратегий от занимаемой социальной позиции в структуре общественных (прежде всего – производственных) отношений, от классовой принадлежности индивидов. «Какова жизнедеятельность индивидов, таковы и они сами. То, что они собой представляют, совпадает… с их производством – совпадает как с тем, что они производят, так и с тем, как они производят. Что представляют собой индивиды, – это зависит, следовательно, от материальных условий их производства».[164] Общественное разделение труда приводит к закреплению социальной деятельности за определенными индивидами (их группами). Разделению труда соответствует и «разделение» распределения и потребления: «Вместе с разделением труда… дано и распределение, являющееся притом – как количественно, так и качественно – неравным распределением труда и его продуктов».[165] Таким образом, «разделение труда делает возможным – более того: действительным, – что духовная и материальная деятельность, наслаждение и труд, производство и потребление выпадают на долю различных индивидов».[166] Общественное разделение труда определяет, в конечном счете, социальную дифференциацию, деление общества на классы и социальные группы (слои, страты), социальное неравенство. С разделением общества на классы люди «находят уже заранее установленными условия своей жизни: класс определяет их жизненное положение, а вместе с тем и их личную судьбу… Личность обусловлена и определена вполне конкретными классовыми отношениями».[167] К этим чрезвычайно важным положениям марксизма требуются некоторые комментарии.
Во-первых, общество было структурировано и до разделения на классы (и не только человеческое общество: животные, живущие стадами и семьями, имеют свою иерархию и «неравенство»!).
Во-вторых, социальная дифференциация – прогрессивное явление, свидетельствующее о возрастании степени сложности, степени организованности общества как системы. Ибо всякое усложнение, повышение организованности сопровождаются все большей дифференциацией целого. Так что надежды Маркса, Энгельса и их последователей на «ликвидацию» социального неравенства – утопичны и… реакционны. Речь может идти лишь о «смягчении» социального неравенства и об определенных социальных гарантиях и компенсациях.
В-третьих, класс, классовые отношения и классовая принадлежность определяют судьбу человека не жестко, не фатально, а вероятностно.
В-четвертых, со временем жесткость классовой структуры ослабевает. Если социальная структура феодального общества практически не допускала перемещений из класса в класс (минимальная социальная мобильность), капиталистическая система времен Маркса допускала такие перемещения dejure, но существенно ограничивала их de facto, то индустриальное и постиндустриальное общества обеспечивают сравнительно свободную вертикальную мобильность.
И все же зависимость от «своего» класса (страты), социального положения сохраняется. Детям представителей высших страт значительно легче получить элитарное образование, престижную профессию, сделать карьеру, нежели выходцам из «низов». Многочисленные исключения лишь подтверждают статистически значимую закономерность. Более того, есть печальные основания полагать, что социальная поляризация в современном мире не сокращается, а возрастает, принимая глобальный характер. Речь идет о процессе включения/ исключения (inclusion/exclusion), на котором следует остановиться.
Понятие «исключение» появилось во французской социологии в середине 60-х гг. применительно к лицам, оказавшимся на обочине экономического прогресса. Отмечался увеличивающийся разрыв между растущим благосостоянием одних (для Франции 60-х гг. – большинства) и «никому не нужными» другими.[168] Работа Рене Ленуара (1974) показала, что «исключение» приобретает характер не индивидуальной неудачи, неприспособленности некоторых индивидов («исключенных»), а социального феномена, истоки которого лежат в принципах функционирования современного общества, затрагивая все большее количество людей.[169] Исключение происходит постепенно, путем накопления трудностей, разрыва социальных связей, дисквалификации, кризиса идентичности. Появление «новой бедности» обусловлено тем, что «рост благосостояния не элиминирует (не исключает. – Я. Г.) униженное положение некоторых социальных статусов и возросшую зависимость семей с низким доходом от служб социальной помощи. Чувство потери места в обществе может в конечном счете породить такую же, если не большую, неудовлетворенность, что и традиционные формы бедности».[170]
Процесс «inclusion/exclusion» приобретает глобальный характер. Крупнейший социолог современности Никлас Луман писал в конце минувшего XX в.: «Наихудший из возможных сценариев в том, что общество следующего (уже нынешнего. –
