Криминальная история христианства. Поздняя античность. Книга 2 - [41]

О «папской политике» пока не может быть и речи. В IV в. епископу Рима подчинялась даже не вся Италия. По всей видимости, он руководил всего лишь так называемыми субурбикарными* церквами на Юге и в Центре полуострова (граница проходила до линии от залива у города Специя до устья реки По). «Кроме того, нигде не обнаруживается каких-либо зафиксированных полномочий римского епископа» (Халлер/ Haller). Конечно, его кресло было самым уважаемым на Западе. Однако сам он находился под юрисдикцией vicarius urbis. И когда обратились с петицией о выведении римского епископа из-под юрисдикции римского префекта (в то время, как правило, язычника), пытаясь обеспечить ему вожделенную подсудность только перед императором, император Грациан отклонил ее, не утруждая себя предъявлением аргументов. Тогда, в качестве альтернативы суду императора, было предложено подчинить римлянина (духовной) юрисдикции собора. На одном из папских синодов впервые в церковной истории прозвучало ничем не подтвержденное — об этом упоминается и у Амвросия — утверждение, будто бы император Валентиниан I распорядился, чтобы священники были подсудны только священникам. Ведь о том, что «восседающий на папском кресле не подсуден никому», как учили»позднее, в то время никому не было известно⁴⁸.

* (Расположенными) вокруг Рима. (Примеч. ред.)

ИННОКЕНТИЙ I — «ВЕРШИНА ПАСТЫРСКОГО СЛУЖЕНИЯ» ИЛИ СПЛОШНАЯ ЛОЖЬ?

Папы, следующие за Дамасом и Сирицием (384—399 гг.), который ни в чем не задавал тона, никогда не играл ведущей роли и всецело находился в тени своего личного друга Амвросия, преумножили главенство Рима, его исключительное положение как «apostolica sedes», как «cathedra Petri», короче, развили мысль о римской церкви как главе единой Церкви. При этом они прибегали к помощи Библии, точнее, к тому, что их в ней устраивало, равно как и к помощи римского права.

И, не в последнюю очередь, к помощи богослужебного жаргона.

Особенно Сириций (который ввел термин «наследник» Петра — основание любой будущей папской идеологии — убеждающий, в бесспорной юридической взаимосвязи его и его коллег с апостолом) старался подогнать свои декреты под стиль и терминологию императорских указов. До него это практиковалось только синодами. Сириций выдавал свои законодательные декреталии за «издавна известную практику церковного права и поставил их на одну ступень с соборными канонами» (Войтович/ Wojtowytsch). Но как бы охотно ни играл «наследник» Петра роль верховного пастыря, как бы ни подчеркивал свое ведущее положение и правовое первенство в церкви в целом (уже в первой своей декреталии, сразу после своего посвящения в сан он пишет испанскому епископу Гимерию из Тарроко: «Мы решаем, чем всем церквам надлежит отныне руководствоваться, а от чего — отказаться...»), действительность была весьма далека от теории. «Наследник» (haeres) Петра, преемники Петра, назначение именно папы на пост наследника Петра — все это не более чем конструкция, не имевшая и не имеющая доказательств своей правомочности, а следовательно, и законной силы⁴⁹.

Иннокентий I (401 или 402—417 гг.). о котором говорилось, что у него, больше, чем у любого из его предшественников, прав называться «первым папой», целеустремленно развивал папские притязания на первенство и идею об исключительном положении римской церкви. Он задал тон на целое тысячелетие, и его воздействие сказывалось вплоть до XII в. Многое способствовало этому: конкурент из Милана, могущественный Амвросий, умер; императорская резиденция переместилась из Милана в Равенну. Сама же Западная Римская империя находилась на пороге гибели. Но важнее всего были его личные качества. Ведь он считал себя «главой и вершиной епископата». Вопреки решениям Карфагенского и Милевского синодов 416 г., он выступил с утверждением (которое осмеливался высказывать не всегда и не всем церквам), что синоды без санкции «апостольского престола» не вправе принимать окончательных решений «по делам даже отдаленнейших местностей». Этот законник хладнокровно выдает новое право за старое, новые обычаи за исконные и священные, пусть в прошлом не было тому ни примеров, ни оснований. Это был хитрый расчет, так как: «Лишь выдавая за давно существующее то, что в действительности представляло собой дерзкое новшество, он мог надеяться успешно противостоять критике современников» (Галлер/ Haller). Он действовал с небывалой самоуверенностью, правда, приноравливаясь к местным условиям: в Испании несколько смелее, чем в Галлии, где у Рима еще совсем недавно были трудности. Он добивался права на высший контроль над синодами и провозглашал «апостольский трон» высшей апелляционной инстанцией, которой должны быть представлены на рассмотрение все важные дела (causae maiores) — термин, который мог трактоваться им по собственному усмотрению. «Надгробная надпись особенно превозносит среди его добродетелей — кротость и скромность» (Грене/ Grone)⁵⁰.

Первым из пап Иннокентий I постоянно и систематически пользуется «юридическим представлением о папе, как о наследнике Петра» (Ульман/ Ullmann). Он считал, что Петр и его ученики стали основателями всех церквей Запада, для чего нет ни малейших оснований. «Совершенно очевидно», — смело констатирует он в послании Децентию из Губбио, — «что по всей Италии, Галлии, Испании, Африке, Сицилии и на всех расположенных между ними островах нет иных церквей, кроме тех, которые воздвиг досточтимый апостол Петр и поставленные им епископы. Поищите в преданиях — там нет упоминаний о каком-то другом апостоле, учившем когда-либо в этих местах. А поскольку нет иных — письменных или устных — свидетельств, то всем следует придерживаться того, что свято хранимо римской Церковью, от которой, без сомнения, все ведут свое начало». Из этого папа Иннокентий делает захватывающий дух вывод: поскольку нигде не написано иного, значит, все было плодом миссионерства Петра и его учеников и, следовательно, должно находиться в подчинении римского епископа. Ирония Галлера/ Haller понятна: с большей дерзостью к argumentum е silentio — доказательству «по умолчанию» источников — пожалуй, не прибегали для подтверждения исторической истины, как бы это ни было заманчиво. А Эрих Каспар/ Erich Caspar подчеркивает, что учитель церкви Августин, на фоне которого «личность Иннокентия I исчезающе мала, был сторонником прямо противоположной версии». Ведь даже католические историки папства Зеппельт/ Seppelt и Швайгер/ Schwaiger пишут — и с точки зрения папства это является чудовищно тяжким, к тому же влекущим тяжкие последствия утверждением (или попросту ложью) — что слова папы «противоречат историческим фактам, но в них отражены идеи, которые все больше овладевали Римом». Которым, да будет нам позволено дополнить, папство обязано своим существованием! Между тем Иннокентий выводит из своих смелых допущений единственно правомочную норму: особые права (читай: привилегии) апостольского трона («referre ad sedem apostolicam») и римских обычаев (consu-etudo Romana) на почитание. Одно лишь заключение римского епископа придает окончательную силу решению по любому важному делу (causae maiores). Так называемый трон Петра становится «fons» и «caput»* — «все реки берут начало на апостольском троне-первоисточнике и в своей чистоте изливаются на все области земли (totius mundi regiones)». Папа хладнокровно лжет, будто referre ad sedem apostolicam является старой традицией!