Крики прошлого - [19]

— Простите, что настаивала, чтобы Вы рассказали мне свою историю. Я и представить не могла, через что Вам пришлось пройти.

— Не стоит извиняться. Раз уж я стал Вам рассказывать, значит я так решил и сам даю себе отчет, — кривая улыбка появилась на лице у Виктора Романовича. По его лицу было невозможно определить, что он сейчас испытывал. — Другое дело — Вы. Я вижу, что Вам тяжело слушать, может, Вы не готовы к такой истории, и мы остановимся на этом?

— Что Вы испытываете от того, что рассказываете мне? — Напрямую спросила юная медсестра.

— Должен признаться, для меня это словно исповедь. И дня не было, чтобы воспоминания не накатывали. Они давят на меня. Когда я Вам все это рассказываю, мне становиться легче, но я не хочу разделять с Вами свои тягости.

— За меня не переживайте! Я хоть и выгляжу слабой, но это не так. Тягости Ваши на меня не перейдут, а раз Вам становится легче, тогда Вы просто обязаны продолжить.

— Как скажете.

Глава IV Филипп

Так в ванной Виктор и уснул. Проснулся лишь с одной мыслью — месть. И ничего в его голову больше не лезло, а раны на спине и боль в промежности еще больше добавляли ему злобы. Лишь только слепая ярость, и ничего кроме. Его разум жаждет идей, но поначалу не было ничего, кроме тысяч негативных эмоций, переплетенных в какое-то подобие мысли. Сломать, разрушить, уничтожить, заставить страдать, чтобы они всю жизнь помнили свое преступление. Все, и каждый из них. Помнили и вздрагивали в ужасе… «Нет, не свое преступление — мой суд. Плевать, что они будут думать о своей жизни, но меня они запомнят! Каждый вечер перед сном они будут вспоминать. И даже во снах я буду им являться! Или… им не нужно меня помнить. Нет… они не переживут мой суд. Я убью их. Всех… все эти рожи отпечатались в моей голове, и я не знаю, как от них избавиться. Что ж, пусть живут себе, главное — я буду знать, что жить они остались лишь в моей памяти. Но как?..»

Звонок в домофон. Меньше всего Виктору хотелось бы сейчас принимать гостей. А может — это Егор? Виктор решил не подходить к трубке, ведь было не так важно, кто его там ожидал. Позже раздался телефонный звонок. Ксюша. Нехотя Виктор все же решил ответить.

— Ну и долго мне еще ждать на улице, соня? — требовательным тоном спросила сестра Виктора.

— Звони еще раз — сейчас открою, — пару мгновений и она была внутри квартиры. Перед началом расспросов решили сесть пить чай.

— Что с тобой? — первой нарушила молчание сестренка. — Ты как-то странно выглядишь. Давай рассказывай, что случилось!

— Да ничего не случилось. Все нормально, — пряча глаза, отвечал Витя.

— Не ври, маленькая врушка! Я знаю! Когда у тебя все нормально, ты похож на дурачка, а сейчас ты даже не улыбнулся, когда меня увидел.

— Да просто немного не успеваю по учебе. Скоро наверстаю, и все наладится, — юноша попытался через силу улыбнуться, чтобы хоть немного скрасить его мрачный вид и порадовать Ксюшу.

— Так давай я тебе помогу! Я же все-таки старше тебя и, наверняка, чуточку умнее, — и она издала звонкий ангельский смех, от которого брату всегда становилось тепло на душе.

— Нет, сестренка, сегодня как раз я не хочу ничего учить.

— Ну и ладно. Как знаешь. Ой! Я совсем забыла! Я ведь обещала Антоше сходить с ним в парк и покормить уточек. Я тебе рассказывала об Антоне? Он такой красивый и добрый, и…

— Ну все, хватит! Сколько можно?! Мне они совсем не интересны, все эти твои Игори, Васи, Пети! — громче, чем можно было, сгоряча прокричал Виктор. Девушку это явно расстроило.

— Ты… ты… хам! — недопив свой чай, она резко встала и направилась к выходу.

— Ксюш, постой. Да подожди ты! — пытаясь ее остановить, Виктор не получил от нее и йоты внимания.

— Ну прости, я не хотел… — и перед самым выходом она развернулась, посмотрела на него и показала язык. Значит все нормально. Через час она забудет и простит ему грубость. Все это осталось с детства. Если Ксюшенька всерьез обижалась, то никак не реагировала. Ну а если не всерьез, то обзовет, толкнет, покажет язык или фигу. Виктора радовало, что она в двадцать один год все еще оставалась добродушным ребенком, но он также переживал о том, что её могут очень легко обидеть чужие люди, особенно когда его с братьями не было рядом. Ну и, конечно, он испытывал чувство ревности к этим напыщенным индюкам, что так и крутят своими хвостами около его маленькой сестренки. Оставшись в одиночестве, Виктор снова погрузился в свой мрак раздумий о мести.

Прошел воскресный день, в который обычно семейство Кротовых собиралось вместе. Виктор не мог ни есть, ни спать. С каждым часом он рождал в себе еще больше гнева, самостоятельно раздувая огонь ярости. От недостатка сна реакция его была притуплена, появились мелкие галлюцинации, типа несильного шума, стука или щелчков; стало ломить все мышцы. На вторые бессонные сутки ему стало мерещиться, что он начинает разговаривать сам с собой. Не про себя, наяву. Словно демон отмщения, Виктор не давал себе покоя, и, если вдруг он допускал возможность все оставить, забыть, то тут же чувства обиды и гордости с болью в сердце упрекали его за слабость и трусость. Он начал сходить с ума. Туман в его сознании с того рокового вечера все никак не рассеивался, и Виктор жил в навязчивом бреду. Потом несчастный все-таки уснул, и ему приснился странный наркодиллер. Он не мог его как следует разглядеть, но Кротов понимал, что это тот самый человек, с которым они виделись в субботний вечер. Во сне фантом Филиппа, пряча лицо, шепчет Виктору на ухо, что все должны умереть. Что они виновны, и суд его будет справедлив. Слишком много зла они уже свершили за свой столь юный возраст, и ничто их не может спасти. А после тень Филиппа бьет Виктора ножом в спину и дико хохочет смехом «ведьмы-служанки».