Крик с вершины - [10]

Мыйыксу, довольный, поглаживает Красную Звезду. Так ли было или нет — поди проверь, но что орден и многие медали заслужил он на фронтах — факт. А Мыйыксу хлебом не корми, дай только побалагурить вволю. Ему бы самое время пообедать вместе с людьми, так ведь тогда и не поговоришь — с куском мяса во рту и слова внятно не вымолвишь. И старик отводит душу:

— Больше всего наград я за фашистов получил. Одних благодарностей двадцать две штуки — все сам Верховный Главнокомандующий подписывал! В конце войны вызвал он меня к себе и говорит: «Хорошо ты воевал, Мыйыксу. Отличный ты парень, спасибо тебе! Езжай теперь домой. Детей расти, скот множь». Так вот и сказал. И еще книгу подарил. Большую, красную. Собственноручно подписал… Эй, мать моих детей! Открой-ка тот сундук, покажи книгу гостям, — произносит он совершенно серьезно.

— Э-э, отец моих детей, — так же серьезно, не моргнув глазом, подхватывает жена. — Помню, помню, была у нас эта книга. Да ты разве забыл? В прошлом году, когда старший сын Камчы приезжал, читал ее и оставил на улице, а комолая корова наша пришла с пастьбы да сжевала…

— Верно, верно, — хлопает себя по колену Мыйыксу. — Вот обжора, язви ее!

…Старик давно скрылся за косогором, а Тукпаш все стоял в нерешительности, не зная, что теперь лучше сделать, куда направиться, и озирался вокруг.

«Ага, вон те овцы, что через Алтыгы-Арт пришли. Надо проверить, может, какие с ягнятами, да пригнать их. А пока к ним побегу, куда эти убредут?»

Тем временем овцы напились и сами направились к отаре.

«Тоже иногда делают, как ты захочешь!» — улыбнулся Тукпаш. Он мог позволить себе небольшой отдых, сел, скинул сапоги и вытянул ноги. Над заснеженными вершинам плыли облака.

«Надо… Обязательно надо написать повесть о чабанах. Сколько лет собираюсь… Но как ее написать? Как?! Ясно одно: хоть как, а пиши. Они, чабаны, поднимают, кормят наш Алтай. О ком, как не о них, писать? А хватит для этого сил?.. Что за слова: „Хватит ли сил?“ У тех, кто выращивает скот, тяжелая работа, очень тяжелая. Вот и ты не бойся трудностей. Сюжет бы хороший найти… Смешно: как его найдешь? А вот сейчас и найдешь. Будешь сакманить и найдешь! А если не найдешь?.. Фу, побирушки ненасытные! Опять… Думал, сюда идут, а их на косогор, к отаре Мыйыксу, потянуло. Что за скотина!»

Тукпаш быстро натянул сапоги.

— Вот тебе и сюжет!

На бегу подобрал две засохшие коровьи лепешки.

Непаханое поле, которое он пересекал, овцы все ископытили, разгребли, выщипали. Не то что стерни, травинки сухой на нем не осталось. А овцы ходят по нему целый день и, смотришь, к вечеру сыты. Вот вспашут скоро поле, тогда этих обжор и вовсе не отгонишь — будут подбирать вывороченные плугом корневища.

— Ойто! Назад! — кричал Тукпаш и швырял лепешки, чтобы завернуть овец, но те упрямо брели за вожаками к косогору, покрытому подлеском.

Он все-таки опередил их, схватил толстый сухой сук и что было силы ударил им по стволу лиственницы. Сук разлетелся на несколько кусков, а раздавшийся при этом треск был похож на выстрел из тозовки, но овцы все же испугались и шумно повернули вспять.

Тукпаш ревел по-медвежьи, издавал немыслимые звуки, только бы гнать, гнать овец. Он почти налетел на лохматую ярочку, котившуюся в кустах.

— Чтоб тебя! Места тебе не хватило внизу? Зачем сюда бежала? Вставай, вставай!

Поднял овечку на ноги, но та прошла немного и опять легла. Тукпаш снова заставил ее подняться. Жаль ему было бедную, а оставить нельзя.

Надо, чтобы она объягнилась на той стороне косогора, где солнечно. Там за ней присмотреть можно, помочь, если долго не разродится.

Довел все-таки до солнцепека, а тут другая напасть: над только что объягнившейся маткой кружило с десяток ворон.

— Кш! Ой-ий! Чертовы птицы! — замахал шапкой Тукпаш.

Вот нахалки! Их ничем не проймешь. Наглые. А старые вороны, столетние карги, стараются отогнать овцу от ягненка, чтобы выклевать ему глаза.

— Кш, шайтаны!

В арале с десяток лиственниц, и все черны от вороньих гнезд. В воздухе не умолкает громкое карканье.

— Кш! Пошли вон! — надрывался Тукпаш.

Ну и денек выпал — не одно, так другое! Наперерез — откуда только взялся? — выскочил табун лошадей. Впереди несся черный лоснящийся жеребец. Набрав бег, табун мчался к воде, сытый, буйный, озорной, с развевающимися тяжелыми гривами, поднятыми хвостами, дерзким ржанием и громким топотом. Некоторые кони от избытка сил хватали друг друга зубами за бока, успевали на полном скаку побиться задними ногами.

Вот беда так беда: этих, полудиких, не остановишь. Злой жеребец, а особенно задиристые перволетки ни за что не минуют окотившуюся овцу. Набегут и растопчут. Почему они так делают, что их заставляет, — кто знает? Но Тукпаш сам видел такое, когда позапрошлой весной сакманил у Мыйыксу.

На ворон он рукой махнул: пусть от них овца сама отбивается. Главное — табун.

К водопою они поспели вместе — кони и Тукпаш.

Овец тут не было.

Значит, обошлось. Но ведь напьются кони и станут озоровать.

Жеребец пить не стал. Раздувая ноздри, он смотрел на Тукпаша и грозно бил передними ногами землю.

Страшно Тукпашу. А ну как набросится? И уйти нельзя, пока табун не уйдет.