Крик души - [130]

Спенс побледнел.

— Я никогда не ожидал такого от тебя! — прорычал он. — Ты достаточно долго ее знаешь…

— У нее в последнее время был большой стресс! — закричала она. — С ребенком все шло наперекосяк, она не могла переехать в Лондон, вся ее карьера рухнула…

— Иисусе Христе, да что с тобой? — вскипел Спенс. — Ты задумала ее уничтожить или что? Потому что именно это и произойдет, если ты будешь продолжать в том же духе. Разумеется, у нее был стресс, но это не означает, что она причинила ему боль; и то, что ты считаешь, будто она так поступила или хотя бы могла поступить, говорит мне, какой ты гребаный друг, ведь Никки всегда тебя поддерживала…

— Я на ее стороне, — растерянно возразила Кристин. — Я не хочу, чтобы с ней случилось что-то плохое, клянусь! Но когда они спрашивали меня о том, в каком состоянии она была перед тем, как все произошло… у меня просто не было выбора, я должна была сообщить им то, что она сказала.

— Нет! Ты могла сообщить им, что у нее был стресс, что она волновалась, была несчастна из-за диагноза, очень хотела переехать в Лондон. Ты могла сообщить им все что угодно из вышеперечисленного и замолчать. Вместо этого ты просто уничтожила ее шансы на то, чтобы этот кошмар когда-нибудь закончился. Ну что ж, надеюсь, ты готова к тому, что скоро произойдет, потому что ты окажешься перед необходимостью стоять и смотреть на нее из другого конца зала суда, и, когда ты это сделаешь, я хочу, чтобы ты вспомнила о той роли, которую сыграла в этом, потому что если бы не ты, то, вполне возможно, она бы туда не попала. — Нажав кнопку «отбоя», он с такой силой швырнул телефон на стол, что из него выпал аккумулятор, а все стаканы подпрыгнули.

Понимая, что сейчас не время напоминать Спенсу, что результаты вскрытия являются куда более серьезной уликой против Никки, чем слова, которые Кристин, возможно, произнесла, Дэнни и Дэвид хранили глубокое молчание, пока наконец Спенс не заявил:

— Я хочу, чтобы Кристин съехала из дома к тому времени, когда я туда вернусь. Что касается меня, то для меня она умерла.

Никто не осмелился возразить ему, пока он допивал пиво.

— Идемте, — сказал он, — нам нужно связаться с адвокатом, чтобы узнать, когда она появится в суде.

Никки сидела на заднем сиденье в машине МакАллистер. Очевидно, ей слишком поздно назначили первичное судебное разбирательство, и автозак не смог ее забрать, хотя обычно именно так транспортировали заключенных в суд; в результате, доставлять ее пришлось детективам самим. Они немного поспорили о том, стоит ли надевать на нее наручники на время поездки, но МакАллистер отказалась от этого, напомнив всем, что Никки впервые оказывалась на скамье подсудимых, а до того не имела ни одного привода в полицию. Теперь Никки сидела около констебля Фримена: ремень безопасности надежно удерживал ее на сиденье, а дверца возле нее была заблокирована, чтобы не дать ей возможности выскочить на ходу.

Никки успела переодеться во все новое. Одежда, которую привез ей Спенс, состояла из пары голубых джинсов, на размер больше, чем нужно, теплого синего флисового свитера, нижнего белья и носков. Он даже позаботился о том, чтобы положить ей расческу и спрей — а возможно, это организовал Дэнни. Да, думать о подобных мелочах больше в стиле Дэнни, но, кто бы это ни был, понимание того, что они учли все ее потребности и даже потрудились привезти все в участок, так укрепило дух Никки, что она лишь жалела, что не может сказать им об этом сама.

Когда они ехали по отрезку шоссе, где дорожные работы затрудняли движение транспорта, из глаз Никки тихо лились слезы: она смотрела на такой знакомый мир, но воспринимала его как место, которое лишь сбивает с толку. Она чувствовала себя призраком, двигающимся незаметно, путешественником из другого времени, который больше здесь не живет. Ей было слишком тяжело осознавать реальность происходящего, и все же она была столь же непогрешимой и бескомпромиссной, как высокие офисные здания и пешеходные дорожки вдоль реки. Она опустила взгляд на свои руки — они вцепились в сумку, в которой принесли новую одежду. Теперь здесь лежали ее ношеные вещи, нуждавшиеся в стирке.

Она спрашивала себя, приедет ли Спенс в суд, и одновременно боялась и ждала этого. Думать о нем было почти так же тяжело, как думать о Заке. От таких мыслей ее охватывала всепоглощающая тоска, такая сильная, словно ее душа пыталась вырваться из груди и полететь к нему. Никогда еще Никки не испытывала такой большой любви и отчаяния. Ей хотелось верить, что он сумеет все исправить или, по крайней мере, поддержит ее, и этот жест с одеждой сказал ей, что Спенс действительно солидарен с нею. Однако воспоминание о том, что он сомневался в ней, пусть только на мгновение, все еще преследовало ее. Каждый раз, когда Никки мысленно возвращалась к событиям последних двух дней, она обнаруживала, что ускользает в такое необычное, ирреальное состояние, что даже сама начинает в себе сомневаться. Может, она спустилась вниз, к ребенку, в состоянии лунатизма? Может, она задушила его и каким-то образом сумела начисто стереть это событие из своей памяти? В последние несколько месяцев у нее случались провалы в памяти, так может, она сделала это, а потом забыла? Безумием было даже просто думать об этом, но детективы продолжали настаивать, что кто-то убил ее сына, и поскольку в доме она была совершенно одна, то было понятно, почему они считали, что именно она и совершила убийство.