Крик безмолвия - [80]

Беседа наша затянулась и я невольно посмотрел на часы: пора бы уже мне быть на работе, но не хотелось перебивать полковника.

— Правда, — продолжал фронтовик, — может, к тому времени, когда внучка подрастет, опять найдутся умники и снова отменят нашу историю. А что?.. Отменят указом или приказом. Но в прошлом изменить ничего нельзя, а вот написать историю в угоду самому себе, охотников у нас уйма. Ведь пролезли же они на страницы военной энциклопедии, те, кто не воевал? Пролезли. Да что я вам говорю, вы же сами знаете.

Фронтовик извинился за то, что задержал меня. Я пожал ему руку и спросил, показывая глазами на ногу:

— Где?

— На Зееловских высотах зацепило, — переступил он, опираясь на палку.

Я видел, он крепился и сказал далеко не все, терпеливый русский офицер, доведенный до отчаяния. В его душе образовалась пустота, им владело горькое разочарование, чувство ненадобности своего бытия в этом жестоком мире.

— Рад был познакомиться с вами, Илья Васильевич. Думаю мы с вами встретимся.

— Вы серьезно?

— А почему нет?

— Очень хотелось бы.

Я на газете написал ему мой номер телефона.

— Извините… Знаете, когда с кем‑то поделишься, боль утихает.

— Боль!.. — Как‑то невольно и сочувственно произнес я это слово.

Мы попрощались. Полковник остался на трамвайной остановке, а я торопился на работу. Шел по оживленной улице с раздумьями, навеянными этим разговором. В последние годы так много пишется и еще больше ведется разговоров о правде, нравственности, милосердии, доброте, высказываются обращения от имени народа и к народу. Преобладают модные заклинания, доморощенные теории, призывы, проповеди, как надо жить, но подвижек, как теперь говорят, пока что никаких. Наоборот, заметно усилились отчужденность, неприязнь, озлобленность, нетерпимость, вседозволенность, насилие. Общество захлестнул разгул уголовщины и дикого грабежа простых смертных.

Происходит катастрофическая девальвация совести, гаснет память о более чем двадцати миллионах, погибших в Великую Отечественную войну. Общество онемело. Не слышно искреннего сочувствия к жертвам войны, благоговения перед их подвигом.

А ведь все живущие в неоплатном долгу перед павшими. К братским могилам идут состарившиеся, поседевшие матери, вдовы, ветераны, иногда и молодожены. К могиле Неизвестного солдата в Москве приходят официально только военные, а высшее руководство не показывается, в этот день, видимо, не считая нужным поклониться памяти тех, кто отдал жизни за Родину, кто спас Европу от фашизма. Народ не пускают к могиле. Боятся.

За границей к братским могилам и памятникам павших советских воинов до последнего времени приходило много народа, возлагали венки и цветы руководители государств. Вся Европа усеяна братскими могилами наших солдат и офицеров, почти из каждой нашей семьи кто‑то зарыт в чужой земле. Теперь оскверняются памятники советским воинам. Представители нашего руководства, бывая за границей, иногда посещают братские могилы. К этому их обязывает протокол. Но что‑то не слышно было, чтобы они сделали твердое заявление о неприкосновенности наших воинских захоронений. Дома же, видимо, необходимо принятие специального «закона», взывающего к совести в этот день, низко поклониться памяти тех, кто жизни

свои положил за Отечество. Мне тут же хотелось все это выплеснуть на бумагу, чтобы «се знали о боли ветерана. Но сразу не получилось. На российских просторах началась потрясающая мир перепалка в чисто русском духе.

37

День и ночь длиннющие составы с нефтью катились к Черному морю, в Новороссийск и Туапсе. Туда же рекой лилась нефть по нефтепроводам, растекаясь у моря по танкерам, как в бездонные бочки, и уплывая за границу. Сколько ее туда утекло, не сосчитать, так как приборы по ее замеру были несовершенны, тоннаж определялся на глазок теми, кто открывал вентили на причалах. Иностранным фирмам это было выгодно. Они вели свои замеры и как всегда в танкерах «недостовало» тысяч тонн нефти, хотя за джинсы нефть заливалась под самую пробку:

Между тем в нефтеносном крае ощущался острый недостаток горючего — бензина и керосина и почему‑то всегда в разгар уборочной страды, в пору курортного сезона. Самолеты в аэропортах заправлялись с колес, рейсы задерживались, тысячи людей, курортников расстилали газеты на горячем асфальте и коротали время на улице под открытым небом в ожидании подхода цистерн с горючим.

Нефтеперегонные заводы в крае работали на половину мощности из‑за нехватки сырья, а нефть, добываемая в крае, вывозилась за его пределы.

Все понимали абсурдность такого положения, однако никто не мог принять разумного решения на государственном уровне.

Крайком напирал на снабженцев, требовал обеспечить горючим край, а они не могли получить ни одной тонны с нефтеперерабатывающих заводов края. Их продукция шла на экспорт и в другие регионы. Тогда крайком сам брался за добычу топлива, выколачивая где только можно всякими праведными и неправедными путями, а снабженцев приглашали на бюро, заслушивали, грозили строгими взысканиями, вплоть до освобождения от занимаемых должностей, но положение дел не менялось. Каждый год повторялось одно и то же, слушали нефтеснаб, принимали решения.