Крик безмолвия - [2]

Каждый двор украшали добротные высокие ворота и калитки, скамейки перед окнами у изгороди, как повелось это от отцов и дедов.

Возникновение хуторского колхоза «Серп» началось с того, что свели в одно место лошадей, а потом повыкопали столбы ворот для строительства конюшни. В каждой свежевырытой ямке отец посадил по тополю, долгие годы напоминавшие о воротах. Название колхоза смутило районные власти. «Серп»?.. А где же «Молот»? Почему только «Серп»? Приехал уполномоченный, собрал хуторян

и стал выяснять: что это значит? Мужики пожимали плечами, никакой крамолы они в этом не видели, поскольку представляли себя крестьянством, а следовательно — «Серпом». Уполномоченный с их доводами не согласился и расценил такое своевольство, как противоречие союзу рабочего класса с крестьянством и чуть ли не как посягательство тех, кто дал такое название колхозу, на этот союз. Мужики настаивали на своем, уполномоченный не сумел их переубедить, уехал в район. Проводив его, они нагрузили возы лежавшей на поле в буртах свеклой, и длинный обоз загрохотал по подмерзшему проселку на сахарный завод, в двадцати пяти километрах от хутора. А уполномоченный ни с чем вернулся в район. «Неразумные» же хуторяне сахаром крепили союз с рабочим классом. Сознательно или по предписанию, но все же тот уполномоченный защищал символы труда — серп и молот и хуторяне на собрании, хотя и упирались, но задумывались над его доводами. Тяжба кончилась компромиссом — колхоз переименовали, назвав именем 1–го Мая, сойдясь на том, что это праздник всего трудового люда.

Из колхоза, хотя он был не из бедных хозяйств, всякими правдами и неправдами разбегалась молодежь, умудрялись бежать кто как мог. Трудно было заполучить у председателя справку на получение в городе паспорта. Иногда дело доходило до суда за самовольное оставление колхоза. Окончившие семилетку в соседнем селе, что по тем временам уже считалось не мало, уезжали для поступления в техникумы, другие стремились устроиться на работу в совхозе. Один хуторянин убежал в совхоз и возил летом бочку с водой на поле. То же самое он делал и в колхозе с той лишь разницей, что в колхозе ему ставили за день палочку, а в совхозе платили наличными рублями. За те палочки на трудодни давали по осени граммы и ни копейки наличными. Мужики чесали затылки, но надеялись на обещанную зажиточную жизнь.

…Грянула война. Почти всех мужиков, из каждой хуторской хаты, кроме стариков, мобилизовали в армию. Опустел хутор, притих перед неумолимо надвигавшимся смерчем. Он не пронесся стороной. Пришли немцы со своим «новым порядком», но колхоз не распустили, а только назначили старосту, обложили хуторян налогом — сдавать мясо, яйца, хлеб, угнали коров и лошадей. Староста, пожилой баптист, с палкой в руках обходил хаты и требо

вал неукоснительного выполнения распоряжений немецкого военного коменданта, фельдфебеля — пруссака, обосновавшегося в селе. За саботаж распоряжений оккупационных властей по заготовке продовольствия, по его указанию повесили трех сельских активистов, двух пожилых коммунистов и комсомольца, обвиненных к тому же еще и в коммунистической пропаганде. Откуда‑то появившийся самозванный поп перед казнью подошел к каждому и предлагал исповедоваться на глазах у обезумевших от ужаса предстоящего зрелища, согнанных на площадь селян. Смертники отказались. Висели жертвы фашистов долго на виселице, сооруженной на той площади, перед церковью.

Все колхозные постройки на хуторе, даже начальная школа, были сожжены, разрушены и разграблены. Хуторяне, пережившие кошмар оккупации, восстанавливали колхоз, снова строили, пахали землю коровами, сеяли вручную, собирали урожай, и весь до зернышка сдавали на заготпункт, а колхозники оставались ни с чем. Во все это трудно поверить, так как противоречит здравому смыслу, однако это было так. И к тому же после войны сразу увеличили налоги на каждый двор, на каждую живность, на каждую яблоню. «Жить стало лучше, жить стало веселей», — с горькой иронией говорил мне старый хуторянин, добивавшийся с пристрастьем — почему так?

— За что ты воевал?

В войну на фронте и в тылу царил воинствующий патриотизм. Благодаря ему мы одержали победу, преодолели уму непостижимые трудности, которые были не под силу ни одному государству в тогдашнем мире.

Хуторянин себе на уме слушал мои объяснения, помалкивал.

Домой возвращались миллионы солдат и офицеров, побывавших в освобожденной Европе. Они увидели своими глазами Запад и невольно закрадывалось сравнение с нашей действительностью, может быть, чисто умозрительное. Впечатления, несмотря на разруху в Германии, захватывали победителей, особенно оставшихся служить в Восточной Германии, имевших возможность рассмотреть жизнь немцев более пристально.

Кто не встречался с бесконечными рассказами фронтовиков об увиденном в Германии и в других странах? От них не ускользали малейшие детали уклада жизни, даже практичные черепичные крыши в городах и селах и нередко

победители в сравнениях отдавали предпочтение увиденному, подобно тому, как мыслящие русские увидели Европу в 1813—1814 гг. после изгнания из России Наполеона. Оттуда они принесли свои раздумья, сравнивая отсталую крепостническую Россию с нарастающими республиканскими брожениями во Франции. Советские офицеры и рядовые тоже открыли для себя Европу. Но она не повлияла на патриотизм народа и Армии. Слишком тяжелы были потери, кровоточили раны, напоминали руины. Война кончилась, но сразу же Черчилль призвал собирать оружие. — Началась злобствующая «холодная война». Слишком нагло повели себя американцы и англичане, надеявшиеся на советские уступки в устройстве послевоенного мира. Яблоком раздора стала Германия и Западный Берлин. Нам патриотический дух необходимо было не только сохранить, но и предупредить тех, кто восторгался Западом, предупредить от чрезмерного увлечения увиденными там порядками. У нас было полно своих забот в то тяжелейшее время и расслабление было нам не на руку. Началась шумная кампания борьбы с космополитизмом, с теми, кто допускал или мог допустить космополитические настроения. «Цель космополитизма — атрофировать у народов других стран чувство тревоги за судьбу их родины, подорвать патриотизм. Космополитизм находит свое выражение в форме низкопоклонства перед буржуазной «культурой», в принижении великих достижений советской социалистической культуры, в национальном нигилизме», — разъясняли наши средства массовой пропаганды в тот период.