Крейсера. Ступай и не греши. Звезды над болотом - [49]

Евгений Александрович Трусов не стерпел:

— Вы сначала побывайте там, откуда мы вернулись, а потом уж рассуждайте, как спасаться на берегу, когда в море беда. Сколько было нас, и сколько было японцев, сколько давал узлов Камимура, и сколько могли мы выжать… Вы это учитывайте!

Тут Андреев дернулся вперед и дал Кладо пощечину.

— За что? — удивился тот.

— Редактору… от автора! — отвечал Андреев.

А скоро «благодарная» общественность Владивостока поднесла кавторангу Кладо «именное» оружие. Деньги на подарок собирали по подписке. Среди прочих внес четыре рубля и доктор Парчевский. Именное оружие вручали в здании городской думы.

Так война породила еще одного героя!

* * *

Наконец в печати был обнародован список награжденных офицеров и матросов бригады владивостокских крейсеров, но в этом списке отсутствовало имя нашего мичмана… Панафидин сначала даже не сообразил, что произошло, а когда понял, то стыдился смотреть людям в глаза. Только своему кузену Плазовскому он высказал все, что думал:

— Было бы непристойно и глупо спрашивать, почему меня обошли. Ты, юрист, скажи, где законная правда жизни?

— Закон и правда жизни — два различных понятия, которые взаимно истребляют друг друга. Советую забыть оскорбление и служить, как служил раньше: честно и свято!

— Честно и свято, — переживал Панафидин. — Но где же самая примитивная справедливость? Разве я не делал все, что положено военному человеку? Разве я не старался?..

На Алеутскую он больше не пошел, не поехал и на дачу к Парчевским; мичмана угнетал такой позор, будто его заклеймили всеобщим поруганием. И стало совсем невмоготу, когда он узнал, что Игорь Житецкий получил Станислава 3‑й степени… За что? Этой каверзы было уже не снести, и он решил поговорить с капитаном 1-го ранга Трусовым:

— О себе и своих обидах я готов бы молчать. Но теперь я совсем ничего не понимаю: орден Станислава, к которому я был представлен, получил человек, спокойно сидевший на бе — ре — гу и занимавшийся болтовней на всякие отвлеченные темы…

Трусов тоже не скрывал своего возмущения:

— Я сам не разумею, как это могло случиться. Может, у вас какие-то грехи, о которых мне неизвестно?

— Один мой грех — играю на виолончели…

Трусов обратился за разъяснениями к Безобразову.

— Я не знаю, кто вычеркнул Панафидина из наградных списков, — сказал тот, — но смею заверить вас честным словом, что мичмана Житецкого никто из нас к ордену не представлял.

Трусов обратился к Скрыдлову, прося командующего флотом объяснить, как это могло случиться, что один мичман, торчавший на берегу, сделался кавалером:

— А другой мичман, «табанивший» на крейсерах вахту за вахтой, остался, как говорят цыганки, при своих интересах.

Скрыдлов мрачно взирал на командира «Рюрика»:

— Поверьте, в списках на представление к орденам флот Житецкого не учитывал. Житецкий получил Станислава по личной протекции инспектрисы женской гимназии имени цесаревича.

— Какое же отношение к флоту эта стерва имеет?

— Да никакого! — обозлился Скрыдлов. — Но ее дьявол сильнее нашего дьявола. Она сохранила давние связи с Петербургом, награждение Житецкого поддержал и Кладо… Сами знаете, своего теленка и корова оближет. Они там спелись, сравнивая нашу русскую отсталость с передовым опытом иностранных флотов.

* * *

Панафидин набил деньгами бумажник и отправился в «Шато-де-Флер», где случайно повстречал актрису Нинину-Петипа, сказавшую ему, что она уезжает в Петербург.

— После меня остались головешки сгоревшего театра… А вы, Сережа, я вижу, печальный? С чего бы это?

Чужой женщине с чужой судьбой мичман выплакал свои оби — ды. Мария Мариусовна отнеслась к его рассказу спо — койно:

— Вы, Сережа, еще ребенок, и вы не знаете, как умеют обижать… Это к вам еще не пришло! Конечно, я понимаю, офицера украшают ордена, как женщину репутация. Но я думаю, что ордена вашему брату заработать все-таки легче, нежели женщинам сложить о себе хорошую репутацию… Не смотрите на меня с таким несчастным видом. Колесо фортуны кружится безостановочно, как в ярмарочной карусели. Вспомните-ка лучше, что было писано на кольце царя Соломона: «И это пройдет…»

Панафидин в этот вечер решил выпить «как следует».

— Ван-Сю! — подозвал он официанта. — Сегодня ты у меня не останешься без дела. Ну-ка, начинай подавать с таким же успехом, с каким элеваторы подают снаряды к пушкам…

Пито было «как следует», и затем оказалось очень трудно реставрировать в памяти подробности. Он забыл ресторан с Нининой-Петипа, забыл и Ван-Сю, но помнил себя уже на улице. Улица была почему-то очень смешная. И самым смешным на этой улице был, наверное, он сам. Потом словно из желтого тумана выплыла гигантская фигура матроса, и Панафидин узнал его:

— А-а, опять ты… Никорай-никорай-никорай…

Панафидин рухнул в объятия Николая Шаламова, и комендор подхватил его, как ребенка, почти нежно гудя над ним:

— Ваше благородие, да вы меня… да я за вас! Ей-ей, и маменька наказывала, чтобы я… Держитесь крепше! На крейсер в самом лучшем виде… приходи, кума, любоваться!

Шаламов дотащил Панафидина до пристани, бережно, как драгоценную вазу, передал его на дежурный катер.

— Осторожнее, братцы, — внушал он гребцам. — Это золотой человек, только пить ишо не научился как следоваит…