Крестьянский сын - [9]
— Кто! — заорал он. — Кто взял?
Никто не отвечал ему.
— Это ты, рвань подзаборная, нищенка, воровка! Положь, что взяла!
Он угрожающе наступает на Груню, а она только головой мотает, не в силах разжать побелевшие губы.
— Эй, Поклон, не трожь её, не брала она ничего, — раздаётся с другого конца класса голос Кости.
— А ты откель знаешь, что не брала? Ты кто же ей будешь? — бросает ему Фёдор и снова поворачивается к Груне: — Положь, подлюга, назад! Положь, а то я сам достану, плохо тебе будет! — Короткопалая рука протянулась к девочке, сгребла на груди у самого горла её кофту.
Но в этот момент подскочил Костя Байков, оттеснил Груню и встал перед Поклоновым.
— А ты-то чего лезешь? — каким-то тонким, с сипотой голосом спрашивает побагровевший Фёдор. — Ты чего шеперишься?!
— Я говорю, отстань от неё! — упрямо повторяет одно и то же Костя.
— А ну, пойдём выйдем! — угрожающе выдохнул Фёдор.
— Пошли! — Костя первым побежал вниз, часто-часто перещёлкивая по ступенькам.
За Костей и Поклоновым убежали все мальчишки. Девочки тут же повернулись к Груне. Они рассматривали её — кто с презрением, кто с любопытством, кто с сочувствием.
Первой начала атаку Лизка Масленникова.
— Воровка! — крикнула она. И тут же убеждённо стала доказывать девочкам, что Груня воровка издавна: — Надысь, перед рождеством, наша мама позвала их с Катериной, матерью её, у нас в доме помыть. Стены поскоблить да что. И говорит мне мама-то наша: «Смотри за ними, Лизанька, не взяли бы чего». А я — «вот ещё», говорю. И не смотрела. А они и тогда, может, чего взяли, да мы не хватились. У нас ведь много всего.
И снова, совсем уничтожая Груню, бросила ей в лицо:
— Воровка!
Груня стояла в оцепенении. Мать учила её: виновата не виновата будешь, только кланяйся людям, проси прощения.
А теперь, когда не стало отца, защиты и вовсе ждать неоткуда… Тем более поразило Груню вмешательство Кости Байкова, его неожиданное заступничество. Поразило не меньше, чем дикое, нелепое обвинение. И она стояла ошеломлённая, молча смотрела на всех. Лишь когда Лиза подошла к ней вплотную, намереваясь обыскать, Груня подняла свою большую, в цыпках руку и оттолкнула её.
А во дворе шёл бой по всем правилам кулачного единоборства. Никто из ребят не вмешивался. Не было и азартных, подбадривающих выкриков. Только окружили кольцом и глядели серьёзно и даже угрюмо.
Рослый Фёдор, красный, со взмокшим чубом, вкладывал в кулачные удары всю силу своего большого тела. Костя цепко следил за движениями Фёдора, увёртывался от тяжёлых ударов и сам наносил свои, частые и прикладистые. Отлетал снег, взрытый ногами, коленками. Два схватившиеся во враждебном объятии тела рывками перекидывались с места на место. Ребята молча переступали за ними.
Никто не заметил, как за спинами мальчишек появился чужой, никому не знакомый человек в солдатской шинели и с котомкой за плечами.
— Ого, да тут не на жизнь, а на смерть борьба! — сказал он вслух.
Никто не обернулся. Солдат постоял немного, потом, видя, что драка разгорается всё азартней и драчуны, не ровен час, могут покалечить друг друга, протиснулся в середину, гаркнул раскатистым басом:
— Ат-ставить р-руко-пашную-у! Смир-на-а!
Ребята опешили от неожиданности. Что за дядька солдат, откуда?
А он сильными своими руками уже растаскивал крепко вцепившихся друг в друга Костю и Фёдора.
— Атставить, говорю! На-а прежние позиции!
Костя, ещё весь в азарте схватки, лягнул солдата и всё пытался достать до Фёдора, которого на вытянутой руке держал по другую сторону от себя солдат.
— Вы кто? Вам чо надо? — зло выдохнул Фёдор и сплюнул через разбитую губу.
— Я-то бывший рядовой Игнатий Гомозов, а ты кто? А ну встань смирно. Смир-ирна! Можешь? Нет? Руки по швам так грудь вперёд. Бочкой, — и засмеялся добродушно.
И Фёдор улыбнулся, морщась от боли.
И Косте расхотелось драться: очень смешно напыживался Фёдор перед незнакомым бывшим рядовым.
Раздался звон колокольчика. Кончилась перемена. Старик Балабанов сзывал учеников на следующий урок.
Песни
Холодным февральским вечером Костя направляется к хате регента церковного хора. Через плечо, на широком ремне — гармонь брата. Она то и дело сползает набок, Костя лихо вскидывает, поправляет её и вышагивает дальше.
Из тьмы переулка выныривает невысокая фигурка. Это Груня.
— Ой, Костя! А я вас не признала. Здравствуйте вам, — рывком, неловко кланяется и быстро убегает вперёд.
«Ну и чудна́ девка, ну и чудна́! — Костя смотрит ей вслед. — Как это она?» Костя низко кланяется в темноту, по-старушечьи жалостно кривит губы и пискливым голосом передразнивает Груню: «Здра-аст-те ва-ам…»
Костю на «вы» ещё никто не называл. Только Груня с тех пор, как Костя заступился за неё в школе, вот так его величает. Это смешно и удивительно. Раздумывая над тем, почему девчонки бывают такими глупыми, Костя незаметно для себя доходит до дома регента.
В селе Поречном издавна любили песни. Особенно песенными бывали сенокосы, когда всё село, стар и мал, выезжало в луга. Тогда, казалось, сам воздух звенел раздольными голосами, пела сама степь, пробрызганная весёлыми бело-зелёными крапинками берёзовых колков.
