Крестьянский сын, дворянская дочь - [32]

— Убил? Как же так?

С Наташиного лица в одно мгновенье слетело неприступное выражение, и на нем отразилась растерянность и беззащитность, а прекрасные глаза, из-за которых собственно и началась эта заваруха, стали мокрыми. Девочка часто заморгала ресницами, невольно пытаясь согнать предательские слезы.

— Точно! Его прямо возле тела задержали.

С полминуты Наталка что-то обдумывала, потом от нее снова подуло холодом:

— В любом случае меня это не касается. А Николка? Нет у меня друга с таким именем!

И хотела уйти, но не смогла, словно что-то надломилось у нее внутри. Развернулась к Сеньке, спрятала лицо у него на груди и горько-горько, уже не сдерживаясь, зарыдала:

— Да как такое могло произойти? Он же мухи не обидит! Скажи?

Мальчишка был на седьмом небе от счастья и только поглаживал Наташины волосы. Наконец, дав девочки выплакаться, сказал, стараясь скрыть ликование:

— В пылу драки и на такое бывает.

Постепенно глаза у девочки высохли, а голова приобрела способность соображать.

— Ой, да ты весь в крови, и одежда все порвана. — Она сделала вид, что только сейчас обратила внимание на состояние Сеньки. — Пойдем, я тебя приведу в порядок.

Наталка взяла юношу за руку и потащила вглубь квартиры, несомненно, намереваясь поподробнее расспросить его о событиях на пустыре.

Сенька торжествовал: его затея, кажется, удалась.

Через день Сенька вновь прибежал к Наталке с ошеломляющей новостью:

— Николка сбежал из-под ареста!

— Зачем он это сделал, дурачок! — отчаянно вырвалось у Наталки, а затем уже значительно спокойнее. — Как же так?

Сенька и сам знал немного, но подробно пересказал циркулирующие слухи о том, что у Николки нашлись сообщники, которые помогли ему сбежать из полицейского участка. Весь город только и обсуждал убийство на пустыре и побег подозреваемого. Громко и в открытую смеялись над полицией, от которой смог удрать простой мальчишка. Многозначительно улыбаясь, говорили иронически:

— Воистину, моя полиция меня бережет!

И снова прекрасные глаза были на мокром месте, и снова Сенька выступил в роли утешителя. Похоже, это дело уже начало ему нравиться.

* * *

Все последующие дни Сенька почти ежедневно наносил визиты Наталке. Он приходил к ней с последними известиями о настроениях в городе и о поиске беглеца. Выслушивал слова проклятия в адрес их общего друга, сменяющиеся беспокойством о доле «бедного Николаши». А вести из города для сбежавшего юноши складывались пренеприятно. Вчерашний кумир общественного мнения превратился в парию. Боготворившие и превозносившие Неваляшку журналисты теперь не называли его иначе как «кровавый убийца» и «мясник». Местная пресса приписывала убиенному Левке всяческие, совершенно несвойственные ему добродетели, и требовала суда над убийцей. Ни одно издание нимало не сомневалось в официальной версии и на роль убийцы будущего «светоча русской демократии» единодушно был назначен многострадальный Николка, что принесло облегчение Сеньке, боявшегося серьезного следствия. «Гордыня одолела юношу» после победы над Великим Арапом, писали про Неваляшку, сообщали, сто он стал надменным и неуправляемым, почувствовал вседозволенность. Нашлись поганцы среди реалистов, поведавшие репортерам о нескольких неприглядных, большей частью выдуманных историй, представлявших обвиняемого в невыгодном свете. Нахватавшим «жареных фактов» журналистам было невдомек, что в большом ученическом коллективе, сколько человек — столько и мнений, что интервьюированные — гнусные типы, наказанные Николкой, как неформальным мировым судьей, за отвратительные поступки против своих же товарищей. Председатель губернского суда Галабин выступил в «Губернских вестях», требуя от городских властей найти и судить убийцу сына. Во всей этой вакханалии потерялось опубликованное мелким шрифтом на последней странице мнение Максима Фроловича Яблокова о невиновности Николки и необходимости беспристрастного расследования случившегося. В принципе Наталка все знала и видела, да только слышать все это из уст друга было вдвойне невыносимо.

Собранные сведения Сенька передавал бедной девочке во всех подробностях, иногда даже сгущая краски, с садистской мстительностью наблюдая душевные терзания Наталки. У него выработался целый комплекс «утешения»: рассказывая, он брал девочку за руки, добившись слез, прижимал ее к себе и гладил по спине, а слушая ее рассуждения, приобнимал за талию. Все шло хорошо, да что-то нехорошо. Два обстоятельства мешали осуществлению Сенькиного плана. Парнишка никак не мог избавиться от всепроникающего взгляда Клавдии. Казалась, старая дама все видела и все понимала. Сенька не без оснований предполагал, что она его невзлюбила с момента, когда он в первый раз переступил порог этого дома.

— Чтобы она провалилась, эта гадкая старуха! — часто в сердцах повторял про себя Сенька и добавлял: — Ведьма!

Но это за глаза, а так визитер казался верхом учтивости:

— Мое почтение, Клавдия Игоревна! Как ваше здоровье?

Если бы знал мальчуган, что для свободной женщины, ведущей независимый образ жизни, это был самый ненавистный вопрос, напоминающей о ее годах.

В общем, на старуху можно было бы и не обращать внимание, если бы не второе но, которое касалось самой Наталки. Несмотря на полное смятение в своей душе и перепады настроения от проклятий другу к едва ли не материнскому желанию его защитить, девочка упорно не желала признавать Николку убийцей. Это было не истовое желание докопаться до истины, а почти мистическая убежденность, девичья вера вопреки всем фактам, в невиновность ее Николки.