Крестьянский Брест, или Предыстория большевистского НЭПа - [14]

Горький в «Несвоевременных мыслях» отмечал, что в деревне появился особый хищный тип мелкого хозяйчика, быстро обогащавшегося за счет помещичьей собственности, а также путем безудержной спекуляции в условиях полного развала государственной продовольственной системы. Почувствовав вкус к наживе, деревня брала реванш у голодного города за многовековую эксплуатацию и утеснение.

К. Радек впоследствии писал об этом периоде:

«Крестьянин только что получил землю, он только что вернулся с войны в деревню, у него было оружие и отношение к государству, весьма близкое к мнению, что такая дьявольская вещь, как государство, вообще не нужно крестьянину. Если бы попытались обложить его натуральным налогом, мы бы не сумели собрать его, так как для этого у нас не было аппарата, а крестьянин добровольно ничего бы не дал. Нужно было сначала разъяснить ему весьма грубыми средствами, что государство не только имеет право на часть продуктов граждан для своих потребностей, но оно обладает и силой для осуществления этого права»[52].

Карл Бернгардович был прав. Действительно, чтобы иметь возможность в 1921 году потребовать у крестьянина часть его хлеба, государству в течение трех лет потребовалось всеми способами доказывать ему, что оно имеет возможность забрать у него все. Однако высказывание Радека не вполне искренне. Он намеренно расписывает историческое полотно большими, широкими мазками, чтобы скрыть под ними грязненькие, дилетантские штришки первоначальных опусов большевизма. Мы далеки от того, чтобы вослед Радеку стать на путь апологетики государственного насилия, вдохновляемого идеологией классовой войны. Полезнее указать на недостатки сильного, чем растравлять язвы слабого. Государство, отторгнувшее миллионы своих граждан как классово чуждый элемент, более ответственно перед историей, нежели массы темных, впервые дорвавшихся до сытой и вольной жизни мужиков.

Разного рода реминисценции, встречающиеся сплошь и рядом в заявлениях политиков, как правило, представляют собой чуть-чуть приоткрытые двери в историю, в которые они пропускают стайки легковесных заслуг и которые захлопывают при приближении тяжелых обвинений.

Весной 1919 года, на VIII съезде РКП (б), Ленин, возвращаясь к недавнему прошлому, произнес:

«Мы поступали согласно тому, чему учил нас марксизм. В то же время политическая деятельность Центрального Комитета в конкретных проявлениях всецело определялась абсолютными требованиями неотложной насущной потребности. Мы должны были сплошь и рядом идти ощупью. Этот факт сугубо подчеркнет всякий историк, который способен будет развернуть в целом всю деятельность Центрального Комитета партии и деятельность Советской власти за этот год»[53].

Как заметил в один из драматических моментов 1914 года французский посол в России М. Палеолог германскому послу графу Пурталесу, очевидно, положение очень дурное, если возникла необходимость уже взывать к суду истории. Думается, что из аналогичных соображений следует отнестись критически к воззванию вождя большевиков к будущим исследователям истории. Формула Ленина намеренно проста, в ней проглядывается попытка обезличенным прагматизмом прикрыть глобальные просчеты. Мол, если не имеется ясного теоретического представления о должном направлении политики, то деятельность осуществляется «на ощупь», под воздействием «неотложной насущной потребности». Здесь шаг в сторону (или попытка к бегству) от любимой им диалектики — есть противоположности, но их единство отсутствует.

Как у зрячего глаза, так и у слепца «ощупь» — всего лишь инструменты, которые помогают им выбрать путь соответственно потребности. Если у правительства нет ясного представления о ситуации и перспективах, то что направляет его деятельность и определяет выбор в неотложных делах? Интерес. Это тот фундаментальный вектор, который лежит в основе как стратегических установок, так и разрешения «неотложной насущной потребности». Ленин должен был сказать: шли «ощупью», но так, как «учил нас марксизм».

Действительное содержание интереса, лежавшего в основе деятельности большевистского руководства, вопрос особый, и уместнее подойти к нему в заключении. Сейчас важнее обратить внимание на конкретные детали и противоречия, которые в состоянии подтвердить наш взгляд на исторический процесс как на борьбу «свободы» и «необходимости», заставляющий отыскивать в каждом движении, продиктованном объективными потребностями, ту частичку идиотизма, привнесенного гордыней человеческого со знания, которая приводила к результатам намного худшим, чем они могли бы быть.

Если истина и существует, то в политике она неизменно заслоняется интересом. До Октября Ленин, исходя из интересов союза с революционно настроенным крестьянством, повторял, что партия большевиков не может задаваться целью «введения» социализма в мелкокрестьянской стране[54], однако после захвата власти он тайно и явно пересмотрел ряд коренных политических установок. Позже, в начале НЭПа, Ленин был вынужден сделать несколько откровенных признаний относительно содержания своей политики в первое полугодие после прихода к власти: