Крестовый поход детей - [17]
β. О сикофант, пожалей меня и выслушай. Я до смерти люблю одну девушку, которая содержится под присмотром у работорговца с Длинных стен. Он хочет продать ее за двенадцать мин, а отец мой не хочет давать денег. Я слишком много шатался вокруг дома, и ее заперли, чтоб не дать мне ее увидеть. Сейчас она придет со своими подругами и хозяином. Я переоделся так, чтоб иметь возможность говорить с ней; а чтоб привлечь ее внимание, я продаю миног.
α. Если ты дашь мне мину, я велю схватить твою подружку с тобою, когда она купит твою рыбу, и я притворюсь, что доношу властям на вас обоих: на тебя, как на продавщицу, на нее, как на покупщицу. Потом я запру вас вместе у себя, и вы будете до зари хохотать над жадным торговцем. — Рабы, отдайте этой женщине ее платье — ведь это женщина (разве вы не видали?), и ее миноги не настоящие миноги, клянусь Гермесом; это очень большие блестящие угри (не могли вы мне этого сказать?). — Ступай, дерзкая, назад к своему лотку и берегись, не продавай ничего больше, потому что я тебя еще подозреваю. — Вот идет девушка; клянусь Афродитой, ее талия стройна и гибка; у меня будет мина, да, пожалуй, если напугать этого юнца, — и пол-ложа.
Мим III: Деревянная ласточка
Открой нам! дитя, дитя, открой нам! Это дети деревянной ласточки. Сама она крашеная, головка у ней красная, а крылья голубые. Мы знаем, что настоящие ласточки не такие; вон одна, как раз, клянемся Филомелой, мчится стрелою по небу; но наша из дерева. Дитя! открой нам, открой нам! дитя!
Нас здесь десять, двадцать, тридцать, мы несем крашеную ласточку, чтоб возвестить вам возвращенье весны. Еще нет цветов, но вот возьмите эти белые и розовые ветки. Мы знаем, вы варите желудок с начинкой, дичь в меду; а ваша рабыня купила вчера соней, чтоб сварить их в сахаре. Пируйте себе; мы просим немногого. Жареных орехов! жареных орехов! Дитя, дай нам орехов! дай нам орехов, дитя!
У ласточки голова красная, словно утренняя заря, а крылья голубые, словно чистое небо. Радуйтесь! Под портиками станет прохладно и деревья живописно раскинут свою тень на зеленые лужайки. Наша ласточка обещает вам много вина и масла. Налейте прошлогоднее масло в наши кувшины и вино в наши амфоры; слышишь, дитя, — ласточка говорит, что хочет попробовать его! Налей же вина и масла для нашей деревянной ласточки!
Когда-то, когда вы были детьми, вы, может быть, тоже несли ласточку, как мы. Она говорит своими знаками, что помнит об этом. Не заставляйте нас стоять у ваших дверей до вечерних факелов. Дайте нам плодов и сыра. Если вы будете щедры, мы пойдем к соседнему дому, где живет скупец с красными бровями. Ласточка попросит у него жаркого из зайца, что у него на столе, его золоченого пирога, его жареных дроздов, а мы попросим его бросить нам денег.
Он подымет брови и замотает головой.
Мы научим нашу ласточку одной песенке, которая вас рассмешит. Она разнесет по городу историю о жене скупца с красными бровями.
Мим IV: Харчевня
Харчевня, полная клопов! Поэт, искусанный до крови, шлет тебе свой привет. Не в благодарность за то, что ты приютила его на одну ночь в стороне у темной дороги; дорога грязна, как та, что ведет в Ад, — а твои кровати поломаны, твои светильники коптят; твое масло прогоркло, твои лепешки заплесневели, в твоих пустых орехах еще с прошлой осени завелись беленькие черви. Нет, он признателен свиноторговцам, что шли из Мегары в Афины и чья икота помешала ему спать (твои перегородки тонки, харчевня); благословляет он и твоих клопов, что, точа всю ночь его тело и ползая жадными полчищами по подушке, не давали ему заснуть.
От бессонницы захотелось ему полюбоваться белым сияньем луны сквозь широкую щель в стене, и вот он увидел торговца женщинами, который поздно ночью стучал в дверь. Торговец кричал: «Дитя! дитя!», но рабыня храпела, лежа на животе и заткнув себе уши одеялом. Тогда поэт накинул на себя желтое платье, цвета свадебного покрывала. Это платье, выкрашенное шафраном, оставила ему одна веселая девушка, когда однажды утром убежала от него, закутанная в плащ другого любовника. Так, похожий на служанку, поэт открыл двери; торговец вошел, ведя за собою большую толпу женщин. У последней девушки были груди крепкие, как айва; цена ей была по крайней мере двадцать мин.
— Служанка, — сказала она, — я устала; где кровать для меня?
— О дорогая госпожа моя, — сказал поэт, — ты видишь, подруги твои заняли все кровати харчевни; кроме постели твоей служанки, ничего больше не осталось; если тебе угодно лечь на ней, она к твоим услугам.
Негодяй, что кормил всех этих свежих, молодых девушек, осветил лицо поэта толстым фитилем светильника, покрытым нагаром и, увидев служанку, ни слишком красивую, ни слишком опрятную, не сказал ничего.
Харчевня, харчевня, — поэт, искусанный до крови, благодарит тебя. Женщина, что спала эту ночь со служанкой, была мягче, чем гусиный пух, и шея ее благоухала, словно зрелый плод. Но все это, харчевня, осталось бы тайной, если б не скрипучая болтовня твоей кровати. Поэт боится, будто мегарские поросята узнали, благодаря ей, о его приключенья.
Вы, что слышите сии стихи, если «кви, кви» маленьких поросят на афинской площади станут рассказывать вам сплетни, будто поэт наш предается низким любовным удовольствиям, приходите в харчевню посмотреть на подругу с грудями, твердыми, как айва, которой он сумел завладеть, искусанный благодатными клопами, в лунную ночь.
