«Крестный отец» Штирлица - [10]

. Вернувшись во Владивосток, Ким узнал, что японцы разгромили корейскую слободку. Он увидел сожженную школу, строить которую помогал его отец. Мог слышать такие рассказы: «Десятки корейцев в качестве живых “трофеев” были уведены в город по направлению к японскому штабу. Несколько раз палачи часами производили в слободке повальные обыски. Плохо приходилось корейцам, у которых обнаруживали национальный флажок…» «Центр города стал неузнаваем, на улицах валялись трупы людей и животных, везде было битое стекло, лежали поломанные вещи, сбитые выстрелами кирпичи, телеграфные столбы, а среди этого хаоса с радостными лицами прохаживались, любуясь делом своих рук, “победители”…» «Все японское население Владивостока вышло на улицу торжествовать победу. Прачечники, парикмахеры, часовщики и тысячи японских проституток шли сплошной воблой по улице, дома которой были утыканы японскими флагами цвета яичницы. Многих твердолобых советоненавистников в этот день японцы научили верности своей стране»^{41}.

Вскоре пришло известие о гибели Петра Цоя, одного из самых уважаемых корейцев в Приморье, члена земской управы. Японские жандармы арестовали его в Никольске вместе с тремя другими корейскими лидерами. При этапировании во Владивосток арестованные якобы пытались бежать, оказали сопротивление при задержании и были расстреляны. Спустя четыре месяца уцелевшие руководители Национального совета, добравшись до Благовещенска, опубликовали воззвание к соотечественникам: «Черные силы Японии стараются погасить последнюю искру надежды на свободу в корейском народе… В такой тяжелый момент Всекорейский Национальный совет ясно видит, что спасение нашего народа только в Советской России… Вполне веря в чистоту принципов Советской России, имея очевидные и реальные доказательства ее сочувственного отношения к нашему народу, — мы бесстрашно и также твердо будем следовать по тому пути, который предначертан Советской Россией…»

Что переживал Роман Ким, о чем говорил с отцом? Ответов нет, только догадки. Когда на допросе в 1937 году Кима спросили, почему японцы содействовали его учебе в Токио, он ответил: вероятно, в расчете на то, что «буду полезным японскому государству в смысле продвижения японского влияния». «Надежд я не оправдал, узнав отрицательные стороны японской культуры»^{42}. Отрицательные стороны он узнал в том самом апреле. Много лет спустя Роман Николаевич напишет рассказ о событиях 1920 года. Повествование идет от лица японского офицера, уверенного в безусловной правоте, своей собственной и своего командования. Агрессия укладывается в рамки самурайской логики — угрозу надо подавлять в зародыше, без всяких церемоний. В финале рассказчик бесстрастно описывает расправу с пленными корейскими националистами на морском берегу: «Было прохладно. Мы разожгли костер около шаланды и начали…»^{43}

Корейский юноша, прежде державшийся в стороне от политики, сделал вывод. Обычный вывод на войне: враг моего врага — мой друг. Будем сообща бороться с врагом.

* * *

Показав свою силу, японцы притормозили. 9 апреля 1920 года они вступили в переговоры с представителями земской управы. 29 апреля было подписано соглашение «О сохранении порядка в Приморской области». Легитимность управы признавалась при условии установления особой зоны вдоль Уссурийской железной дороги под контролем японских войск. Численность вооруженных сил — народной милиции Приморья ограничивалась 4500 человек. Притом что осенью 1920 года после вывода имперских дивизий из Читы и Хабаровска (японцы нехотя признали провозглашенную в апреле Дальневосточную республику, формально независимую от Советской России) в Приморье сосредоточились свыше 35 000 японских штыков и сабель.

Как ни странно, в числе первых решений управы после возобновления работы было постановление о создании Государственного Дальневосточного университета, объединившего Восточный институт, преобразованный в восточный факультет, и частные историко-филологический, юридический и экономический факультеты (последние два открылись в начале 1920 года). Роман Ким учился и работал все в том же телеграфном агентстве, которое после присоединения Приморья к ДВР стало филиалом «ДальТА».

14 ноября Приморская земская управа приняла декларацию о признании центрального правительства Дальневосточной республики в Чите. В начале декабря Народное собрание во Владивостоке поддержало решение читинской конференции областных правительств Дальнего Востока об объединении. Управа стала областным управлением. Японцы аккуратно выразили недовольство. Генерал Оой заявил представителям Народного собрания, что читинская конференция «не имела законного права принимать резолюцию об установлении Дальневосточного объединенного правительства».

Соглашение об особой зоне под японским контролем продолжало действовать. В декабре 1920-го — январе 1921 года в Приморье появляются казачьи полки атамана Семенова и части Дальневосточной армии (каппелевцы), эвакуировавшиеся из Забайкалья через Маньчжурию. Семеновцы расположились на станции Гродеково близ китайской границы, каппелевцы — в Никольске-Уссурийском, селе Раздольном на полпути к Владивостоку и в окрестностях самого Владивостока. Обеспокоенные Москва и Чита не имели возможности влиять на ситуацию в Приморье. В конце марта 1921 года во Владивостоке беспрепятственно (ДВР, как буферная республика, была обязана быть многопартийной) прошел Съезд несоциалистических организаций Дальнего Востока. Участники заявляли: установившуюся в России верховную власть нельзя считать законной, ДВР — независимой, а приморское управление — дееспособным. Вскоре областная Госполитохрана раскрыла и пресекла попытку контрреволюционного переворота во Владивостоке.