Крестный отец - [19]

2

В четверг вечером Том Хаген зашел в свою контору в Сити. Он надеялся проделать всю канцелярскую работу, связанную с предстоящей встречей с Виргилием Солоццо, встречей настолько важной, что они с доном целый вечер сидели и обсуждали все возможные предложения Солоццо «семейству». Хаген старался предусмотреть все, до последних мелочей.

Преждевременное возвращение Хагена из Калифорнии и сообщение о неудачных переговорах с Вольтцем не удивило дона. Он заставил Хагена рассказать все до мельчайших подробностей и презрительно скривил рот при упоминании о девочке — красавице и ее матери. Он пробормотал «стыд и срам» по-итальянски — самое крепкое свое ругательство. Затем задал Хагену последний вопрос:

— У него настоящие яйца?

Хагену пришлось поразмыслить над тем, что имеет в виду дон. Он знал, что понятия дона несколько отличаются от понятий других людей, и словам он часто придает совсем иной, скрытый смысл. Сильный ли у Вольтца характер? Разумеется, но дон имеет в виду не это. Готов ли он пойти на колоссальные убытки, задержку съемок, на бурю, которую поднимет сообщение о том, что главный актер студии употребляет героин. И опять не это имел в виду дон. Наконец, Хагену удалось перевести вопрос. Способен ли Вольтц поставить на карту все, может ли он рискнуть всем своим состоянием ради принципа, ради осуществления своих планов мести?

Хаген улыбнулся. Очень редко он шутил с доном, и это был один из таких случаев.

— Ты спрашиваешь, сицилиец ли он? — Дон радостно закивал головой. — Нет, — сказал Хаген.

И это все. Дон думал до следующего дня. В среду после обеда он позвал к себе Хагена и дал ему подробные указания. Не было сомнений, что дон решил проблему и что Вольтц завтра же утром позвонит и сообщит, что Джонни Фонтена получил главную роль в новом военном фильме.

В этот момент действительно зазвонил телефон, но это был Америго Бонасера. Голос могильщика дрожал от благодарности. Он просил Хагена передать дону заверения в вечной дружбе. Он, Америго Бонасера, готов жизнь отдать за крестного отца.

«Дейли Ньюз» поместил на первой полосе фотографию избитых Джерри Вагнера и Кевина Мунена. На мастерски сделанных снимках были видны изувеченные человеческие тела. «Дейли Ньюз» выразил искреннее удивление по поводу того, что пострадавшие живы и сообщал, что им придется провести в больнице по крайней мере несколько месяцев и подвергнуться пластической операции. «Надо сказать Клеменца, чтобы сделал что-нибудь для Гатто, — подумал Хаген. — Этот парень знает свое дело.»

Следующие три часа Хаген посвятил изучению отчетов о состоянии дел в фирме по импорту оливкового масла и строительной компании дона. Ни одно из этих дел не процветало, но теперь, после войны, они могли стать источниками доходов. Он уже почти забыл о существовании Джека Вольтца, когда секретарша сообщила, что его вызывает Калифорния. Поднимая трубку, он почувствовал легкую дрожь нетерпения.

— Хаген слушает.

Голос в трубке кипел от возмущения и ненависти, и его невозможно было узнать.

— Проклятый ублюдок! — вопил Вольтц. — Я вас всех посажаю по тюрьмам по сто лет. Не пожалею денег. Все отдам, до последнего гроша. А этому Фонтена отрежут яйца, уж я это устрою. Слышишь меня? Макаронник проклятый.

Хаген вежливо ответил:

— Я полунемец-полуирландец.

Последовала пауза, а потом послышался щелчок: на другом конце провода положили трубку. Хаген улыбнулся. Ни разу Вольтц не произнес угрозы в адрес самого дона Корлеоне. Это была дань гениальности дона.

Джек Вольтц всегда спал один. У него была кровать, в которой могли бы свободно поместиться десять человек, и спальня, которая вполне могла служить местом съемок королевского бала, однако, вот уже десять лет, после смерти первой жены, он спит один. Это вовсе не обозначает, что он потерял интерес к женщинам. Для своего возраста он был довольно крепок, но возбудить его теперь могли лишь очень молоденькие девочки, да и в их обществе он был в состоянии провести не более 2–3 часов.

В этот четверг он проснулся раньше обычного. В первых лучах солнца комната казалась лугом, покрытым туманом. У ножки кровати Вольтц заметил знакомые очертания и приподнялся на локтях, чтобы получше рассмотреть. Это была голова лошади. Еще не придя в себя окончательно после сна, Вольтц протянул руку и включил свет.

Представшее перед ним зрелище заставило его содрогнуться. Казалось, его ударило огромным молотом по груди, сердце дико стучало, и ему захотелось рвать. Блевотина расползлась по толстому ковру.

Черная шелковистая голова Хартума стояла посреди лужи крови. По полу тянулись белые сухожилия, морда была покрыта пеной, а большие, словно яблоки, глаза, которые недавно блестели золотом, теперь казались гнилыми плодами, плавающими в крови. Вольтца обуял дикий гнев, который и заставил его выкрикнуть по телефону столь необдуманные угрозы.

Вольтц был глубоко потрясен. Как может человек уничтожить животное, цена которому шестьсот тысяч долларов? Без единого предупреждения. Без переговоров, которые могли бы изменить приказ. Подобная жестокость говорит о том, что здесь действовал человек, для которого не существует ни закона, ни бога. Сила, воля и хитрость этого человека потрясли Вольтца. Ночные сторожа утверждали, что ничего не слышали. Вольтц им не верил. Их явно подкупили и можно заставить их говорить.