Крестики-нолики - [32]

— Что-нибудь придумать надо? — Джонсон завалилась на соседний матрас. В руках у неё был свежий огурец, который она чистила своей выкидухой и по кусочкам отправляла в рот.

— Обойдусь как-нибудь, — буркнула я. Она подбросила нож, и он серебристой рыбкой взмыл вверх. Она хотела его поймать, но промахнулась. Нож, вибрируя, воткнулся в пол в сантиметре от её правой ноги.

— Твою дивизию! — без всякого выражения сказала она. В полу осталась еле заметная дырочка. — Слушай, тут реально тупеешь. Расслабляешься.

Это точно. Дождевая вода шелестела в желобах, жратву приносила тётка в цветастом фартуке, которая пугалась каждого шороха; видать, она думала, что мы просто ради удовольствия поставим её к стене, нарисуем на лбу кружок и будем соревноваться, кто быстрее разнесёт ей башку. Было так скучно, что хотелось вылезти на крышу и повыть. Впрочем, луны не было видно уже чёрт знает сколько дней.

А на следующий день я зачем-то опять писала.

"Привет, док, это снова я. Наверное, мне просто надо было проораться, ты же понимаешь. Не знаю, зачем я это делаю. Зачем я вообще перевожу бумагу, если всё равно не собираюсь отправлять эту писанину. Хотя лучше я поступлю, как всегда — не буду париться. Давай, я лучше напишу тебе про что-нибудь ещё. Например, про чудо. Я вспомнила про это, потому что в последнее время без конца вспоминаю Рождество и день рождения. С чего бы это, а, док? Как раз с тех самых пор, как я познакомилась с тобой. Вот странно, да? В эти праздники всё время ждёшь чуда, особенно в Рождество. Когда-то я любила Рождество. Это теперь мне, наверное, всё равно.

Я никогда не покупала ёлку — никакую, даже маленькую, искусственную, знаешь, продаются такие крошечные, и на них висят квадратные штучки, вроде бы подарки, и шарики, а на самой верхушке звезда? Зато я шла за кем-нибудь, кто волок к себе домой настоящую ёлку и в один прекрасный момент — раз! — и наступала на неё.

— Слышь! Ты что делаешь, паскуда? — орал чувак, но не мог же он заставить меня приклеить то, что оторвалось, обратно?

Я молча показывала ему средний палец — потому что бросить ёлку и побежать за мной он тоже не мог.

— Зараза! — орал он. — Стерва! — чувак, конечно, матерился и вообще говорил много очень интересных слов — ну, ты же понимаешь, док — и это было так смешно.

Я улепётывала, подобрав ветки, и ставила их в трёхлитровую банку на столе. Было здорово. И я всё равно, как дура, мечтала о чуде. Чтобы что-нибудь случилось, и я проснулась уже не тут, а где-то ещё. Хотя бы где-нибудь, где не увидела бы этого полуподвального оконца, за которым мелькали только ноги и изредка — рожи тех, кому было от меня что-то надо. И каждый раз всё равно был чёртов облом: я просыпалась, а окно было на месте, мало того, прямо рядом с ним стоял до кучи кто-нибудь пьяный и ссал прямо на стекло. Тогда приходилось выскакивать и прикладывать его мордой в собственное произведение, — если я, конечно, могла с ним справиться. Сначала я могла не всегда, а потом всегда. В этом и было всё чудо. И ещё однажды в Сочельник припёрся Ник.

— Привет, — сказал он. И как будто спросил: — С Рождеством?

— Рано ещё, — буркнула я. — Будто сам не знаешь.

— Я вот тут подумал, — начал было Ник.

Как всегда. Подумал он. Тем, что осталось.

Я сидела и молчала. Было почему-то так холодно; кстати, док, это случилось как раз той зимой, когда господин Шэ… ну, в общем, не важно. Когда я попала сюда.

На плите горели все четыре конфорки. Газ был оплачен, электричество тоже, и даже телефон, задери его в корень; телефон был нам нужен просто как воздух. И было уже почти Рождество…

— Я подумал, что мы ненормальные на всю голову, — наконец, сказал Ник. Надо же. Родил. — Потому что мы не заняты делом только перед Рождеством.

— Типа того, — равнодушно сказала я. Мне было по-прежнему холодно.

— Я тут подумал, — снова начал Ник, как-то подозрительно заманивая меня на кухню, где не было окон — ты же понимаешь, док, в чём фишка, когда нет окон. — Я принёс тебе подарок.

И он протянул мне пузырёк с чуть коричневатыми кристаллами. Это был амфетамин, грамм десять-пятнадцать. Примерно тысяча монет в пересчёте на деньги. Ник где-то надыбал приличное количество этой байды, и половину честно подарил мне на Рождество. Я продала его быстро — и тогда всё-таки купила себе игрушки. Здорово, когда не обламываешься…

А потом я оказалась здесь. Правда, у меня были уже другие игрушки — и мне, док, ты не поверишь, — почему-то больше не было холодно…"

Я сворачивала эти листки вчетверо и хранила во внутреннем кармане. А за каким хреном — не знаю.

Мы честно распугивали своими рожами всю округу, а потом проклятая неделя, наконец, закончилась. Подошли те же грузовики и восьмидесятый бэтер; вскоре черепичная крыша школы — она была самая высокая — и крыши частных домов, которые налепились вокруг, как грибы, на которые нападали акациевые листья, остались позади.

А я почему-то думала про листья акации — и вспоминала жёлтенькую докторшину кофточку, которая была такого же цвета, как акациевый цветок.

Мы проезжали через какой-то задрипанный посёлок, когда раздалась очередь из пулемёта, судя по звуку, крупнокалиберного, потом ещё одна, уже из другого, и брезент вверху тента украсил ряд дырок — такой ровный, что просто красотища — и через них пробивались лучики света, а в них кружили пылинки. Будто и не было неподалёку ни пулемётов, ни трупов… и это тоже, скорей всего, был объективный факт жизни. А следом почти сразу ухнул взрыв. Наш грузовик встал на дыбы так, что я чуть не осталась без зубов вообще, и поняла, что будет очень здорово, если одна из впереди идущих машин не полетела проверять, далеко ли до облаков — хотя это был не фугас, а, скорее всего, выстрел из РПГ. Только потом я узнала, что мы напоролись прямо на засаду, но стрелок из бэтера, видать, вовремя просёк, что дело нечисто, и саданул из пулемёта по кустам и по чёрным кривым заборам — за секунду до того, как под правыми колесами грохнул взрыв.