Крест Империи - [25]

Агнес взяла платок и снова высморкалась, длинно и основательно.

— И кончай реветь, в самом деле, - добавила Тавита, - подумаешь, трагедия…

Она умолкла, и я поняла, что ей только что хотелось сказать. Ей-то, может быть, каждый день плакать хочется. Она, может быть, и плачет в подушку по ночам, я один раз видела - когда от Иоста долго писем не было. Ее-то жених каждый день рискует собой в боевых вылетах. Вот это - трагедия, а здесь - что?

— Давайте, девчонки, лучше пожрем, - я поднялась, - а то, в самом деле, уже желудок болит.

На следующий день Феликс не вернулся.

И на послеследующий.

Агнес больше ничего не говорила, только была бледной, как тень. Я смотрела на нее и думала, что все это, пожалуй, к лучшему. Она позволяет этому типу себя унижать. И если сейчас у них произойдет разрыв, это лучшее, чего можно ждать. Конечно, ей это больно, я понимаю. Но лучше пройти через боль и забыть, чем потом страдать всю жизнь. Он до сих пор не удосужился сделать ей предложение или хоть как-то прояснить ситуацию. Если он на ней в итоге женится, то вот так всю жизнь и будет - неопределенность, неясность, а ведь это эгоизм с его стороны. Агнеска в него влюблена, вот так всегда, козлов всегда любят. Вопреки всему. Мне бы эта мерзость навсегда отбила охоту даже прикасаться к парню. Еще чего - выходит, он и на меня бы смотрел такими сальными глазками! Но Агнес его любит все равно, знает, что гад, и любит. Иначе с чего бы она такое могла простить?

Он ей не муж, даже не жених. Лучше порвать сейчас, пока еще не поздно.

Феликс вернулся через три дня. С утра. Я встретила его на улице. Возвращалась с ночного дежурства. У меня еще оставалось десять часов в больнице, без них меня к сессии не допустят. Поэтому, чтобы не работать в воскресенье, я взяла ночную смену. Отработала в приемном покое, как обычно. Немножко тяжело после этого целый день учиться, но что сделаешь? Возвращалась я ранним утром, еще пусто было во дворе, только за конвиктусом на спортплощадке занимались особо рьяные спортсмены.

Сегодня ночью привезли четверых с травмами, все выжили, одному из них я очень удачно поставила подключичный катетер. Так что были поводы радоваться. Хотя поспать удалось всего часа два, меня пошатывало, а впереди еще целый рабочий день. Но сейчас даже это меня не пугало - ну и что, справимся… И тут я увидела Феликса.

Он стоял возле мужского конвиктуса, что по соседству с нашим. Возле скамейки, держа за ручку огромный старомодный чемодан. Будто ждал кого-то.

Я не сразу его узнала, потому что он изменился. И когда узнала - то испугалась.

Ведь всего три дня прошло. Только три дня.

Да не так уж много изменилось. Просто он был очень бледный и как будто похудел. Скулы заострились. И выражение лица. Я никогда такого выражения у Феликса не видела. Он всегда смотрел нагловато-весело, глазки светились плотоядно. А сейчас лицо его было серьезным и будто пустым. Пустой, невидящий, равнодушный взгляд. Ко всему безразличный. Одной рукой он сжимал ручку чемодана, стоящего на скамейке, и на тыльной стороне кисти я увидела нашлепку клеевой повязки.

— Привет, - машинально сказала я. Уже невозможно сделать вид, что я его не заметила. Феликс ответил равнодушно и тихо.

— Привет.

— Ты… собрался куда-то? - спросила я.

Господи, и самое страшное - голос. Интонация. Он никогда так не говорил!

— К родителям. Меня исключили из школы, - ответил он так отстраненно, будто речь шла о ком-то другом.

— К-как исключили? - глупо сказала я. Феликс пожал плечами.

— А… что же ты теперь?

— Не знаю, - сказал он. Я вдруг почувствовала полную неуместность своего существования в этой точке пространства и времени, невозможность, дикость происходящего, до такой степени дикость, что даже и не знаешь, что сказать, как, зачем…

Думаю, перелом во мне произошел именно в этот момент. Точнее - чуть раньше. Когда я только его увидела - бледное лицо, взгляд опустошенный, в никуда, и белую нашлепку на тыльной стороне кисти. Вот тут что-то во мне надломилось и хрустнуло… хрустнуло и надломилось.

— Извини, - сказала я зачем-то. Феликс посмотрел на меня с легким удивлением.

— Почему? А… Да неважно.

— Ну ладно… я пойду тогда…

Я отошла на несколько шагов и наконец пустилась бегом прочь.

Комната напоминала поле боя. Разверстые пасти двух больших чемоданов на полу. В них летели книги, тряпки, связанные Агнес салфеточки, статуэтка Божьей Матери, картинка, покрывало, зеркальце, расчески, туфли… Все это было свалено кое-как. Тавита забилась в угол, на свою койку и угрюмо смотрела на все это разорение. Агнес, бледная, бешеная, с вытянутыми в струнку побелевшими губами, металась по комнате. Молча. Самое страшное то, что все мы молчали, все трое. Агнес сняла с полочки свои искусственные цветы, осталось только мое Распятие, голое, на голой стене, страшное в своей обнаженности. И картинка Тавиты - "Тайная вечеря", тоже осталась.

И с каждой тряпкой и книжкой что-то уходило, рвалось, один за другим лопались капилляры, текла кровь, вопили болевые рецепторы, и ничего, ничего нельзя было поделать с этим, потому что Агнес не могла поступить иначе, и я не могла остановить ее. И каждым движением она осуждала меня, приговаривала меня, но это все было ничего - она рвала по живому, и вот это уже было страшно и больно.