Крест и корона - [85]

Я вгляделась в фигуру. И вдруг, потрясенная, увидела: седые волосы, нос с горбинкой, большие голубые глаза. Сомнений не оставалось: речной бог напоминал настоятельницу Элизабет Кросснер.

— Кто отвечает за гобелены? — поинтересовался Джеффри.

Мы переглянулись.

Сестра Элеонора неохотно выдавила:

— Сестра Елена. Она рисует сюжет и сама ткет лица и фигуры. Я найду ее и приведу сюда, хотя…

— Нет, вы сейчас отведете меня к ней, — перебил Джеффри.

— Но это против наших правил, господин Сковилл.

— Настоятельница заверила, что вы все будете помогать нам, сестра, — сказал он. — Я не хочу, чтобы кто-то из вас пообщался с этой самой сестрой Еленой, прежде чем это сделаю я. Где она сейчас?

— В гобеленной, — сказала сестра Элеонора.

— Это далеко?

Она отрицательно покачала головой.

— Тогда идемте.

Было уже поздно. Мы обычно покидали гобеленную, когда ткать при естественном свете уже становилось невозможно. Работа при свечах на ткацком станке губительна для зрения. А кроме того, правильно подобрать цвет при искусственном освещении невозможно. Но колокола еще не звали нас на молитву: вероятно, потому, что люди из Рочестера, задававшие вопросы, задерживали настоятельницу. А потому сестра Елена, возможно, все еще оставалась в гобеленной. К тому же именно в этой комнате она чувствовала себя безопаснее всего.

Сестра Елена и в самом деле была там, когда мы все вошли: сидела в одиночестве за ткацким станком. Она смущенно встала, держа в руках множество катушек с изысканными шелковыми и шерстяными нитями, которые присылали нам из Брюсселя.

— Сестра Елена, у меня к вам несколько вопросов касательно того гобелена, что висел на стене во время поминального пира, — объявил Джеффри.

Она застонала — это был жуткий, гортанный звук — и попятилась в угол, уронив все свои катушки.

Сестра Элеонора первой бросилась к ней:

— Не тревожьтесь, сестра. Прошу вас. Все будет хорошо.

Сестра Елена согнулась, ухватившись за грудь.

— Ей плохо! — выкрикнула сестра Агата, видя, что бедняжка рухнула на пол.

— Позовите брата Эдмунда, — приказала сестра Элеонора начальнице послушниц.

Я опустилась рядом с ней на колени — сестра Елена корчилась от боли. Она задыхалась; ее глаза, смотревшие то на меня, то на сестру Элеонору, обезумели от ужаса. Казалось, прошла целая вечность — а может быть, всего одна минута, — прежде чем она успокоилась, веки ее закрылись. Я положила ее голову себе на колени, погладила влажный лоб.

— Ах, сестра Елена, сестра Елена, — сказала я, чуть не плача.

Она не ответила.

В комнату вбежал брат Эдмунд. Он пощупал ее запястье, горло, потом поднял веки. Джеффри внимательно наблюдал за ним от двери.

— Мы должны отнести ее в лазарет, — сказал лекарь.

— Я вам помогу, — вызвался Джеффри.

Они оценивающе посмотрели друг на друга, потом брат Эдмунд кивнул:

— Спасибо, сэр.

Они вдвоем понесли сестру Елену, держась за противоположные концы длинного стола, на который ее положили. Зрелище это — вынос находящейся на грани смерти монахини по коридорам — было донельзя скорбное. Сестры вскрикивали, крестились при виде нас, а многие из них прошли в лазарет, чтобы быть рядом. Некоторые говорили, что обратили внимание на сестру Елену еще раньше: она ходила по монастырю, взволнованная, явно не в себе. Брат Эдмунд в конце концов вынужден был попросить всех соблюдать тишину, потому что разговоры отвлекали его. Из угла за всем этим с тревогой наблюдала сестра Винифред.

Мы договорились ночью по очереди дежурить при сестре Елене и сестре Винифред. Я должна была прийти в лазарет через два часа после полуночной молитвы.

— Молодые сильнее, они легче выносят недосып, — решила сестра Агата.

Я отправилась в трапезную на ужин и с удивлением увидела за столом для послушниц сестру Кристину.

— Маму отвезли домой, — объяснила моя подруга.

— Как она? — спросила я.

Сестра Кристина покачала головой:

— Чувствует себя совершенно потерянной. Она ведь тридцать лет прожила, целиком подчиняясь воле отца.

— А вы сами как? — Я положила руку ей на плечо, показавшееся мне необыкновенно твердым.

— За ответами на все вопросы я обращаюсь к Господу, — горячо сказала она. — Он должен наставить нас.

В конце ужина к нам бочком подсела сестра Агата:

— Верно ли, что из Лондона приехала целая депутация, чтобы поговорить с вашей матерью и мировым судьей?

Сестра Кристина неохотно кивнула:

— Да, когда до них дошло известие о смерти отца, приехали люди от двора, из королевского совета.

— Они не пытались взять ход расследования в свои руки? Правда ли, что произошла ссора?

— Я не следила за этим, поскольку была занята: молилась и утешала мать, которая находилась в плачевном состоянии, — резко ответила Кристина, и сестра Агата поспешила прочь.

По окончании последней службы мы с сестрой Кристиной поднялись по лестнице в спальню. Я собиралась лечь, не снимая хабита, и немного отдохнуть, чтобы потом по мере сил помочь брату Эдмунду.

Вытянувшись на постели поверх одеяла, я почувствовала, как что-то упирается мне в живот. Я стащила одеяло и увидела сложенный и запечатанный лист бумаги.

Я сломала печать, видя, как сестра Кристина в своем углу готовится ко сну. На вершине листа было нацарапано всего одно предложение: «Найдите гобелен Говардов». Подписи не было.