Крещение Руси — благословение или проклятие? - [23]
Тут можно не согласиться. Мотив «дурака» вовсе не является уникально русским. Так, персонаж «дурень Ганс» встречается у Г.-Х. Андерсена (при всем уважении, вряд ли знаменитому датчанину был так хорошо знаком русский фольклор). Не блещет умом и герой сказки «Бедный работник с мельницы и кошечка» (Братья Гримм) – немецкая версия французского «Кота в сапогах», где главный герой тоже сильно уступает в интеллекте домашнему животному. То же можно сказать и о «полукриминальных личностях, избираемых божественным Провидением для особой миссии». Выводить, скажем, цикл новгородских былин о Василии Буслаеве от ханаанских мифов как-то слишком уж смело. Скорее, тут имеет место так называемый бродячий сюжет[49]. Вполне вероятно, что Аода и имел в виду Лесков, создавая своего стилизованного «Левшу», но так оно и неудивительно. Лесков – пример убежденного православного христианина, для которого, скорее всего, вообще не существовало русского народа вне православной традиции, но это частный случай личного отношения художника к вере. Впрочем, даже с Лесковым не все так просто. Он явно сочувствует раскольникам-старообрядцам («Запечатленный ангел»), впрочем, это уже совсем другая история, которая впереди.
Фольклор – это душа народа. Это очень архаичный и вместе с тем очень чуткий нерв культурной народной стихии, с одной стороны, динамично реагирующий на все новое, с другой – оставляющий только существенное, значимое. И именно фольклор – среда, в которой кристаллизуются национальные культурные коды. Излишне напоминать, что большинство сюжетов и персонажей русского фольклора носят языческий характер. При их расшифровке проявляются чрезвычайно архаичные представления о мироустройстве, одушевление природных сил, наделение животных магической силой и разумом, превосходящим человеческий. Это отчетливые следы древних культов природы и поклонения тотемным божествам. В этом контексте «Сказка про колобка», когда все животные откусывают по кусочку от круглого диска, пока не съедают его полностью, расшифровывается как рассказ о фазах лунного месяца. Причем выбор зверей не случаен, их имена носили созвездия, через которые проходил по небу месяц.
Вспомним снова заявление Всеволода Чаплина. Казалось бы, почему все в одну кучу? Гомосексуализм, коммунисты, «говорящие животные»? Но в контексте борьбы Церкви «с язычеством» пассаж В. Чаплина о «говорящих животных» не кажется таким уж откровенным бредом. Получается, «очаговое сопротивление» продолжается до сих пор? Но сопротивление чему?
В Библии действительно не встречается говорящих животных. Исключения два, это змей-искуситель (который, строго говоря, «животное» только по внешнему виду) и валаамова ослица. Комплекс черт, присущих этому персонажу: верность хозяину, способность говорить по-человечески, а также чувство предвидения, более сильное, чем у хозяина («дурака»?), – напоминает другого персонажа русских сказок – Сивку-Бурку (или в адаптации Петра Ершова – «Конька-Горбунка»). Маленький конек также выполнял ряд служб у своего хозяина: возил его за тридевять земель, давал советы, предсказывал события, спасал жизнь, безропотно сносил обиды. И у него были длинные ослиные уши, каких у настоящих лошадей никогда не было. Вряд ли этот сюжет был заимствован из Книги Судей, поскольку единичный и не типичный для текста случай вряд ли мог стать столь широко воспроизводимым фольклорным сюжетом. Вспомним также образ волка – исключительно славянский, а шире германо-славянский архетип (или шире античный общеевропейский архетип) с аналогичными задачами. Волков в ханаанских мифах уж точно никогда не было и быть не могло. Зверей, выступающих как партнеры человека, тоже нет. Сказано в гл. 1 Бытия, что человек был создан «владычествовать над рыбами… и над птицами… и над скотом… и над всеми гадами», и эта иерархия не нарушалась. И вдруг ослица оказывается прозорливее своего хозяина и спасает ему жизнь – случай беспрецедентный для Библии. Впрочем, начисто отрицать влияние христианства на мир русского фольклора было бы также неверно. Так, известный образ сказочной страны, где текут молочные реки с кисельными берегами, действительно перекликается с библейским текстом. Во Второзаконии, 6:3, Моисей описывает Землю обетованную как землю, где текут молоко и мед. В соответствии со старыми рецептами кисель на Руси варили с патокой в качестве загустителя. Аналогичный образ встречается в Библии трижды (Исх. 3:8,17; Чис. 16:13,14). И вот тут возникает одна весьма занимательная коллизия. Если Библия берет в своем начале древнюю мифологическую протоиудейскую традицию, а это ни у кого сомнений вроде бы не вызывает, и библейская традиция подается как нечто «высшее» по сравнению с языческой, и ее влияние на славянскую считается неким «просветительным» актом, то, по существу, мы имеем не что иное, как столкновение двух языческих традиций. Культурных кодов. Славянской (шире – общеевропейской), «эллинской» (?) и иудейской. Библия – конечно же, более поздняя и авторизованная надстройка. Авторизованная, потому что у большинства ее книг есть более или менее реальные исторические авторы: Соломон, Иезекиль, Матфей, Лука, Иоанн, Петр, Павел и так далее.
