Крепость Магнитная - [25]

И опять, в который раз, начала успокаивать себя: вернется он, ничего с ним не станется. Он же, Вадим, любит ее, особенно сейчас, когда у них дочь… В такие минуты в ее воображении вставали картины хорошей, радостной семейной жизни. Вот они, оставив дочку в яслях, шагают с мужем на работу, и люди смотрят, завидуют их счастью. А вернувшись с работы, так же вместе спешат за Аленкой. Растет, набирается сил Аленка, скоро сделает первый шаг, начнет разные слова говорить. И Галина притихла, поникла головой: «Был бы хороший муж, так не сделал бы… Даже маленькой дочери не пожалел. Зверь, и тот не бросает детеныша, а он…»

От волнения щемило сердце, накатывались слезы, и тогда старалась как-то избавиться от всего этого, затевала какую-нибудь работу, мыла полы или стирала, а то брала топор и рубила дрова… Поработает — вроде легче станет. Но через час-два тяжкие думы опять наседали на нее. Старалась уйти, отбиться от них, выбросить из головы все, связанное с Вадимом, и не могла. Перед нею, будто видение, вставал большой южный город. Она никогда не была в этом городе. Знала о нем лишь по рассказам. Это его, Вадима, город. Там у него отец, мать, сестры, но все они почему-то не отвечают на ее письма. Страшно подумать, ни о ней, ни о маленькой дочери Вадим не желает ничего знать. Как же его назвать после этого!.. Хотелось сесть в поезд и уехать в Запорожье. Войти в незнакомый, чужой для нее дом и сказать: «Вы меня не знаете? Я жена Вадима, а это — Аленка!.. — И потом отдельно ему: — Дитя все в тебя… глаза, губы…»

Катились дни, недели, тянулись полные тоски и раздумий месяцы, и Галина понемногу начинала понимать: дело тут вовсе не в болезни Вадима — в женщине. Там у него есть другая, о которой, понятно, не мог сказать, уехал, как бы на отдых, а на самом деле — к ней. Мысль о другой женщине неотступно преследовала ее, стучала в виски, звучала, как приговор.

Товарищи по работе сделали запрос в Запорожье, желая выяснить, что же случилось с Вадимом, почему он не возвращается. Его судьба для них небезразлична: Вадим хороший электрик, жаль потерять такого! Многие беспокоились о нем, но никто и словом не обмолвился о девушке, обманутой им. Правда, как-то зашел к ней председатель цехкома, начал утешать: не отчаивайся, мол, бывает хуже. Да и все еще может наладиться, жизнь-де — штука капризная, иной раз так повернет, что, как говорится, ни вздохнуть, ни охнуть…

Галя с благодарностью вспоминала это посещение. Теперь же она ждала весточки, пусть плохой, страшной — все равно какой, — только бы твердо знать, вернется он или нет. Мучила неопределенность.

Прошел еще месяц — никаких вестей, и она смирилась со своим горем: что поделаешь, не одна такая. Сколько их, матерей-одиночек! Лишь иногда, изредка, журила себя: как это она не раскусила Вадима, поверила его льстивым словам, оставила учебу в институте и очень скоро стала его женой. Как могла угодить в его сети, искусно сплетенные из притворства и лжи?! Даже в загс не пошла, поверила, что семья, созданная помимо загса, крепче, что она будто бы держится на фундаменте любви, а не на какой-то бумажке…

Был жаркий июльский день, ярко светило солнце. Они медленно шли, взявшись за руки. Огромным цветным ковром расстилалась степь. Волнами накатывался аромат чабреца, кашки. Колокольчиками в небе звенели жаворонки. Степь сливалась с небом, и оно, небо, казалось, выткано из таких же цветов и трав, пропахших духмяным запахом. Шли, пьянея от восторга, от зачавшейся любви, от того, что в этом огромном мире не разминулись, оказались вместе. Вадим попытался обнять ее. Отпрянула, как в испуге. Нет, нет! Но не успела опомниться, как он обхватил ее крепкими большими руками, прижал к себе, словно былинку, смял, скомкал, целуя в грудь, в губы, во что попало. И она почему-то не стала вырываться, не оттолкнула его, не ответила, как тогда Платону, пощечиной. Расслабилась, прикрыла в полудреме глаза, забыла про все на свете…

От слов Вадима, от его поцелуев кружилось небо, уплывала из-под ног земля. И она, как ей казалось, парила в вышине, в какой-то иной, неведомой доселе жизни, вовсе не похожей на ту, обыкновенную, в которой жила. Принимая ласки, не смела взглянуть ему в глаза, стыдилась, а может, даже боялась. А когда наконец осмелилась и посмотрела, то уже не могла от них оторваться. Почему и сама не знала. Просто было весело и радостно, что-то приятно щекотало душу, покалывало сладкими колючками. Она и сама не заметила, как снова оказалась в его объятиях, как покорно, в изнеможении, опустилась на зелень травы, на белизну ромашек. Присмирела. А когда опомнилась, поняла, что произошло, нет, не испугалась, стала еще более смелой, собранной, духовно возвысилась, возгордилась охватившим ее чувством любви.

Потом лежала на траве рядом с ним и смотрела в тихое, бездонное небо. Чудилось, будто эта, полонившая ее, первая любовь никуда не денется, надолго, до последних дней, останется неисчерпаемой и прекрасной.

По дороге домой останавливались, сплетались руками, не желая расставаться. Он целовал ее горячо, грубо, самозабвенно и еще более нравился ей. И она не могла уже представить жизни без него, без его крепких рук, без хмельных от любви глаз, без всего, чем выделялся он среди других, на что был способен в своей бурной, безрассудной юности.