Крепость Бреслау - [48]

— Хорошо, — улыбнулся Брендел дружески, как будто Мок был любознательным, но немного тупым студентом.

— А тогда откуда ребенок знает, что отец прав? Ответ прост: потому что ребенок доверяет своему отцу. Так и графиня. Она доверяет Богу. Таким образом нищая духом. Идем дальше. «Блаженны страдающие, ибо они утешатся». Графиня страдает — это ясно для каждого. Она считала Берту собственным ребенком. А вот несчастная девушка стала жертвой camificis horribilis, qui bis castris prae est[28]. Кроме того, этот camifex постоянно comitem nostram per torment acmciat[29]. Мстит за годы своей службы.

— Не понял, — сказал все более и более заинтригованный Мок. — Я не знаю слов camifex и tormentum.

— Camifex — это то же самое, что cruciator, кат, а tormentum — todolor corporisam datore factus[30]. — Брендел выглядел обеспокоенным охранницей, которая начала прислушиваться к их беседе.

— Пожалуйста, продолжайте, это очень интересно. — Мок даже оперся на локоть.

— А теперь дальше. «Блаженны кроткие». Графиня не говорит. Страшное страдания забрало ее голос. Еще одно благословение касается жаждущих праведности: «Блаженны те, кто алчет и жаждет праведности».

— Да, — прервал Мок профессора. — Что она алчет и жаждет праведности, это очевидно. Она дала мне maginem cruciatoris[31], чтобы мне всегда напоминало de necessitat eultionis[32].

— Говорить так, чтобы я понимала! — крикнула охранница. — Потому что иначе разгоню вас всех! Что это за заговор?

— Надо было учить, моя хорошая женщина, — сказал Брендел. — Кто не умеет по-латыни…

— Хорошо, хорошо, — прервал Мок и улыбнулся умиротворяюще охраннице.

Он знал, что дальнейшая часть речи Брендла звучит так: «должен пасти свиньи», и боялся, что это может рассердить «хорошую женщину».

— Уже будем говорить только по-немецки. Но я не могу гарантировать, что все слова будут госпоже известны.

— Мне тоже паскудно с рылом как цветная капуста, — сказала охранница, глядя на Мока. — И такой еще умничает тут.

Она села на кушетке и уставилась в Мока свои маленькие темные глаза, враждебная и сосредоточенная.

— Мы закончили на «жаждущих справедливости». — Брендел признал поведение охранницы за разрешение на продолжение лекции. — Далее «милосердные». Графиня выразила свое милосердие угнетенным, о чем вы, наверное, знаете.

— Конечно, знаю. — Мок напрасно пытался вспомнить другие благословения. — Шумно было о помощи, какую оказывала графиня беременным польском работницам из трудового лагерь в Бреслау — Бургцейде с Клаузевицштрассе. В своем имении устроила даже приют, в который принимала детей, которые там родились. Я помню, что читал об этом в статье, крайне враждебной к госпоже графине.

— Это было, наверное, после дела с ее мужем, — сказал Брендел. — Так ли, госпожа графиня?

Графиня кивнула головой и писала что-то лихорадочно. Она была прекрасна в своем беспамятстве запомнить. Мок почувствовал теплый прилив жалости, когда смотрел на ее руки, покрытые сухой, тонкой кожей.

Брендел бросил быстрый взгляд на таинственные записи, выглядящие как рукописные надписи из римских катакомб, и сказал:

— Да, да, конечно, госпожа графиня. Сейчас об этом скажу. Я согласен с вами, конечно.

— Сколько есть этих благословений «на Горе»? — прервал Мок профессора. — Уже все забыл. И из латыни, и из религии.

— Девять, — профессор тихо сосчитал все, что раньше назвал. — Я перечислил пять. Еще четыре, а именно люди, «чистые сердцем», «добивающиеся мира», «изгнанные за правду» и те, которых будут поносить из-за их любви к Богу. Последнего точно не помню, не могу его процитировать по памяти.

— Неважно, — сказал Мок и обратился прямо к Гертруде фон Могмиц: — Итак, все правильно, кроме, может, последнего. Кто преследует госпожу графиню из-за ее любви к Богу?

Графиня поджала губы, указала на двери, а потом что-то написала.

— Camifex, — сказал Брендел. — Est cultor doctrinae paganae, non Christianae[33].

— Все, хватит! Ты обещал не говорить по латыни! — крикнула охранница Брендлу и выглянула в коридор. — Хайнц, забирай эту княгиню!

Брендел не пытался протестовать. В камеру вошел высокий охранник с винтовкой. Графиня встала, улыбнулась Моку, а потом просто помахала ему рукой. Этот жест был бы более подходящим во время расставания друзей — после завершения прогулки, после успешного пикника, после просмотра фильма. Так прощаются красивые женщины в беседке рядом с Йарундерталлее, а солнце подсвечивает их белые воздушные платья.

Эти женщины опускают слегка голову и из-под шляпы отправляют веселые улыбки.

Потом уходят, стуча каблуками, а мужчина остается один — в коридоре из листьев.

Мок закрыл глаза и уснул, насыщаясь световыми отблесками солнца, горевшими в лиственной крыше яркими пятнами.

Бреслау, пятница 23 марта 1945 года, девять утра

Мок почувствовал давление на предплечье. Горячая голова Карен лежала на сгибе его локтя. Через руку пробежал у него холодок оцепенения. Поднялся тяжело и ощутил боль в позвоночнике. Свободную руку погрузил в густые волосы жены и поднял немного ее голову. Получив немного свободного пространства, вытянул руку. Он посмотрел на морщины вокруг глаз Карен и почувствовал горечь в горле. Наверное, он снова заплачет. Он наклонился и поцеловал ее в шею. Краем глаза он заметил жука, выходящего из ее уха. Вместо отвращения охватил его интерес. Почему «жужелица» — это по-немецки «ушной червь», а по-латыни