Крепкая подпись - [71]
Мерно стучали колеса под вагонами. Теперь стук их не казался Авангарду таким тягостным. Незаметно улетало время в расспросах и разговорах.
— Да! — сказал Калач. — Жалко твоего товарища! А что можно сделать? Приходится болеть душой, приходится иметь жертвы! Иначе ничего не завоюешь!
О Москве он говорил с какой-то особенной улыбочкой:
— Москва, она, знаешь ли… да, пожалуй, и слова такого не найдешь. Пуп земли? Нет, не то, это смешное!.. Люди приезжают из дальних мест, удивляются, как это мы сидим на подобном паечке, а работаем во всю моготу!.. А потом, глядишь, и сами остаются. Таких случаев сколько хочешь. Жизнь в Москве очень натянутая… горящая… Ну, а насчет того, дойдешь ли до Ленина, — этого я сказать не могу. Этого заранее не скажешь…
Он зажмурился.
— Очень уж огромнейший человечище, даже думать о нем головокружительно… А вблизи — такой же, как мы все! Ну, совсем такой же, понимаешь? Я Ленина видел вот как тебя, рядышком! Наверно, с полчаса не давали ему говорить, все грохали ладошками… Он вынул часы, очень недовольно посматривает, ждет: дескать, время, время! А ребята давай еще пуще… Куда там!
От «буржуйки» поднималось блаженное тепло. Омельченко и Гусев дремали, привалившись к мешкам.
— А не соснуть ли нам малость? — спросил Калач. — А утром, бог даст, будем в Москве!
Последняя ночь в теплушке. Густой, плотный мрак. Рядом вповалку спят москвичи. Кто-то из них тонко свистит носом, скорее всего — Калач: наверно, и во сне любит посмешить…
Авангард завидовал им. Хотелось крепко заснуть и пробудиться в Москве, а сон не приходил, память настойчиво подсовывала какие-то кусочки, обрывки… Бесконечно давно было это, когда он вошел в кабинет Крупатких. Дни, убежавшие вместе с телеграфными столбами, сливались в один безмерно длинный, тягучий день. Только Башкатов ярко стоял перед глазами, широкоплечий, веселый, в шинели со следами споротых погон.
«Надо же спать», — говорил себе Авангард и сжимал веки. Но все равно он видел сквозь мрак, сквозь стены теплушки, как проплывают мимо столбы и будки, как тень от поезда ползет по снежному полю.
В продольном теплушечном окошке уже просвечивал мутный рассвет, а он так и лежал без сна. Когда поезд останавливался, сердце сжималось от тоскливого чувства. Опять стоянка! Опять какой-нибудь бревенчатый вокзальчик и гладкое белое поле за ним. Сколько придется здесь простоять?
Рассвело. Тянуло утренним холодом. А москвичи крепко спали под шинелями. Калач лежал, подкорчив костлявые ноги, надвинув шапку на щеку; из-под нее торчал длинный, волнистый нос, похожий сбоку на петушиный гребень; внезапно он сел, сморщился, потер затекшую ногу.
— Не спишь? Тоже, видать, ранняя птица! Могу сообщить, что сейчас половина седьмого… Мне в этот час точно шилом кольнет в спину! Двадцать семь лет вставал по гудку!.. Ну, молодцы! — крикнул он своим товарищам. — Вставай, приехали!
Но молодцы продолжали храпеть.
— Эй, каша поспела, вставай!
Из-под шинели поднялась всклокоченная голова.
— Клюют на кашу, — засмеялся Калач.
Он затеял с товарищами какой-то длинный разговор, обращался к Авангарду, но тот ничего не слышал: смотрел, как уплывают крыши поселков; сдерживал какую-то внутреннюю лихорадку, смутный страх; с каждым поворотом колес — все ближе и ближе Москва.
— Вижу, волнуешься, дружок! — улыбнулся Калач. — Безусловно, когда первый раз подъезжаешь к матушке Москве — очень головокружительно! Помню, тоже не отходил от окошка… Это, конечно, было еще при царе Горохе… Везде городовые, телеги, рынки, в церквах звонят… А я пробираюсь по стенке и думаю: «Господи, хоть бы шли все в одну сторону, а то — кто куда!..»
Авангард не отрываясь смотрел в раскрытую дверь. Потянулись хмурые склады, осевшие в землю вагоны, похожие на огромные чемоданы без ручек. Вдали, над приземистыми кирпичными зданиями, поднялись трубы. Внизу — московская улица. Он увидел трамвай первый раз в жизни. Трамвай мчал площадку с дровами. На дуге его вспыхивали зеленые искры.
Дальше, дальше!
Широкое полотно перед вокзалом, стальное сплетение рельсов, длинная каменная коробка депо. И вот потемнело небо над теплушкой, глухое эхо прогремело под стеклянными сводами.
— Приехали с орехами! — сказал Калач.
— Как приехали? Это все?
— Все! — подтвердил Калач. — Дальше стенка! Тупик!
Авангард соскочил на платформу. Она колебалась под ним, как палуба. Сквозь пробоины стеклянной крыши падали комочки снега.
Он посмотрел на указатель:
«В город!»
За стенами вокзала приглушенно шумел еще неведомый ему московский день.
После бессонной ночи было ощущение какой-то особой легкости в теле. Авангард подписывал акт и ведомости о сдаче груза, отвечал сразу на десятки вопросов. Кругом толпились люди, здоровались, хлопали по плечу.
Рядом он видел улыбающееся лицо Калача; его знакомили с уполномоченным Наркомпрода, человеком огромного роста, заросшим до ушей коричневой щетиной. Кто-то кричал, чтобы вагоны подавали к складам.
Потом Авангард очутился в темной вокзальной комнате, где пол был усыпан опилками и стояли мрачные дубовые столы. Представитель Наркомпрода вызвал по телефону коменданта Кремля и сообщил, что прибыл делегат с Урала и что при нем находятся подарки от рабочих и красноармейцев для передачи товарищу Ленину. «Фамилия, имя, отчество» — поспешно спросил он. Авангард запнулся:
Предлагаемые воспоминания – документ, в подробностях восстанавливающий жизнь и быт семьи в Скопине и Скопинском уезде Рязанской губернии в XIX – начале XX в. Автор Дмитрий Иванович Журавлев (1901–1979), физик, профессор института землеустройства, принадлежал к старинному роду рязанского духовенства. На страницах книги среди близких автору людей упоминаются его племянница Анна Ивановна Журавлева, историк русской литературы XIX в., профессор Московского университета, и ее муж, выдающийся поэт Всеволод Николаевич Некрасов.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Книга посвящена видному государственному деятелю трех царствований: Александра I, Николая I и Александра II — Дмитрию Николаевичу Блудову (1785–1864). В ней рассмотрен наименее известный период его службы — дипломатический, который пришелся на эпоху наполеоновских войн с Россией; показано значение, которое придавал Александр I русскому языку в дипломатических документах, и выполнение Блудовым поручений, данных ему императором. В истории внешних отношений России Блудов оставил свой след. Один из «архивных юношей», представитель «золотой» московской молодежи 1800-х гг., дипломат и арзамасец Блудов, пройдя школу дипломатической службы, пришел к убеждению в необходимости реформирования системы национального образования России как основного средства развития страны.
«Весна и осень здесь короткие» – это фраза из воспоминаний участника польского освободительного восстания 1863 года, сосланного в сибирскую деревню Тунка (Тункинская долина, ныне Бурятия). Книга повествует о трагической истории католических священников, которые за участие в восстании были сосланы царским режимом в Восточную Сибирь, а после 1866 года собраны в этом селе, где жили под надзором казачьего полка. Всего их оказалось там 156 человек: некоторые умерли в Тунке и в Иркутске, около 50 вернулись в Польшу, остальные осели в европейской части России.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Виктор Гюго — имя одновременно знакомое и незнакомое для русского читателя. Автор бестселлеров, известных во всём мире, по которым ставятся популярные мюзиклы и снимаются кинофильмы, и стихов, которые знают только во Франции. Классик мировой литературы, один из самых ярких деятелей XIX столетия, Гюго прожил долгую жизнь, насыщенную невероятными превращениями. Из любимца королевского двора он становился политическим преступником и изгнанником. Из завзятого парижанина — жителем маленького островка. Его биография сама по себе — сюжет для увлекательного романа.