Кремлевское золото - [47]

И потом я была у него 21 декабря 1952 г., в день, когда ему исполнилось семьдесят три года. Тогда я видела его в последний раз…

Странно все в комнате — эти дурацкие портреты писателей на стенах, эти «Запорожцы», эти детские фотографии из журналов… А, впрочем, что странного, захотелось человеку, чтобы стены не были голыми, а повесить хоть одну из тысяч дарившихся ему картин, он не считал возможным. Правда, в углу комнаты висит в раме китайская вышивка, — яркий огромный тигр, но она висит там еще с довоенных времен, это уже привычно…

Когда я уходила, отец отозвал меня в сторону, и дал мне деньги. Он стал делать так последние годы, после реформы 1947 г., отменившей бесплатное содержание семей Политбюро. До тех пор я существовала, вообще, без денег, если не считать университетскую стипендию, и вечно занимала у своих «богатых» нянюшек, получавших изрядную зарплату.

После 1947 г. отец иногда спрашивал в наши редкие встречи: «Тебе нужны деньги?» — на что я отвечала всегда «нет». «Врешь ты, — говорил он, — сколько тебе нужно?» Я не знала, что сказать. А он не знал ни счета современным деньгам, ни, вообще, сколько что стоит, — он жил своим дореволюционным представлением, что сто рублей — это колоссальная сумма. И когда он давал мне две-три тысячи рублей, — неведомо, на месяц, на полгода, или на две недели, — то считал, что дает миллион…

Вся его зарплата ежемесячно складывалась в пакетах у него в столе. Я не знаю, была у него сберегательная книжка, — наверное, нет. Денег он сам не тратил, их некуда и не на что было ему тратить. Ведь его быт, дачи, дома, прислуга, питание, одежда, — все это оплачивалось государством, для чего существовало специальное управление где-то в системе МГБ. А там — своя бухгалтерия, и неизвестно, сколько они тратили. Он и сам этого не знал… При всей своей все-властности он был бессилен, беспомощен против ужасающей Системы, выросшей вокруг него как гигантские соты, — он не мог сломать ее, ни хотя бы проконтролировать…»

Можно было бы оставить этот рассказ без комментариев. Возможно, я так и сделал бы, если бы не одно значительное обстоятельство. Я имею в виду пагубность подобной системы распределения — гособеспе-чения. Она двулична и насквозь пропитана лживостью. Она рождает представление, что «народное» — значит ничье, и им можно пользоваться сколько угодно и в каких угодно размерах. Наконец, она очень живуча. Порой мне кажется, что и современные вершители наших судеб не всегда представляют себе, что сколько стоит, они оторваны от реальности. Где искать корни подобному явлению? Ну да ладно, оставим пока современных вершителей наших судеб в покое, о них еще будет идти разговор. Сейчас же мы пытаемся изобразить портрет пуританина. И, чтобы он не был незавершенным, хочу представить взгляд еще одного человека, тоже пострадавшего от системы.

Вспоминает Серго Берия:

«Когда мы переехали из Тбилиси в Москву, отец получил квартиру в правительственном доме, его еще называли Домом политкаторжника. Жили там наркомы, крупные военные, некоторые члены ЦК. Как-то в нашу квартиру заглянул Сталин: «Нечего в муравейнике жить, переезжайте в Кремль!» Мама не захотела. «Ладно, — сказал Сталин, — как хотите. Тогда распоряжусь, пусть какой-то особняк подберут».

И дачу мы сменили после его приезда. В районе села Ильинское, что по Рублевскому шоссе, был у нас небольшой домик из трех комнатушек. Сталин приехал, осмотрел и говорит: «Я в ссылке лучше жил.» И нас переселили на дачу по соседству с Кагановичем, Орджоникидзе. Кортов и бассейнов ни у кого там не было. Запомнилась лишь дача маршала Конева. Он привез из Германии и развел у себя павлинов.

Мать, как и другие жены членов Политбюро, в магазины не могла ходить. Существовала специальная служба. Например, комендант получал заказ, брал деньги и привозил все, что было необходимо той или иной семье. А излишества просто не позволялись, если даже появлялось у кого-то из сталинского окружения такое желание. Лишь один пример: вторых брюк у меня не было. Первую шубу в своей жизни мама получила в подарок от меня, когда я получил Государственную премию. И дело не в том, что отец с матерью были бедные люди. Конечно же, нет. Просто в те годы, повторяю, не принято было жить в роскоши. Сталин ведь сам был аскет. Никаких излишеств! Единственно, это сказывалось на его окружении.

Он никогда не предупреждал о своих приходах. Сам любил простую пшцу и смотрел, как живут другие. Пышных застолий ни у нас, ни на дачах Сталина, о которых столько написано, я не видел. Ни коньяка, ни водки, кроме хорошего грузинского вина. Это потом уже руководители страны почувствовали вкус к роскоши…

Как и все мы, отец был неприхотлив к еде. Быт высшего эшелона, разумеется, отличался от того, который был присущ миллионам людей. Была охрана, существовали определенные льготы, правда, абсолютно не те, которыми партийная номенклатура облагодетельствовала себя впоследствии. Приходила девушка, помогавшая в уборке квартиры, на кухне. Был повар, очень молодой симпатичный человек, и, если не ошибаюсь, он даже имел соответствующую подготовку — окончил нечто наподобие знаменитого хазановского кулинарного техникума. Но, как выяснилось, опыта работы он не имел, что, впрочем, ничуть не смутило домашних. Мама сама готовила хорошо, так что наш повар быстро перенял все секреты кулинарного мастерства и готовил вполне сносно.