Кремлёвские нравы - [49]

Это был первый в постперестроечной России визит на Кубу чиновника такого ранга. Изголодавшийся по бывшей щедрой союзнице, но одновременно и обиженный на неё до глубины души, обстоятельный Фидель подготовил аж 73 вопроса к переговорам с Шумейко. И все 73 дотошно обсуждались в течение долгих шестичасовых переговоров. И были найдены пути новых взаимоотношений. Кубинский лидер, вспоминает Владимир Филиппович, впервые в разговоре с ним грустно признал, что не все ладно в его государстве, нужна какая-то особая формула выхода из кризиса. «Я не могу строить китайскую модель, сокрушался Бородач, — у меня нет китайцев, а сплошь — кубинцы…» После отлета «нового русского друга» Фидель дал негласное указание своим СМИ — о России больше плохого не писать…

Ельцин тоже остался доволен визитом полпреда и даже поулыбался красочным рассказам словоохотливого вице-премьера. Впервые в общении с президентом Шумейко ощутил это особое, так согревающее чиновное сердце «чувство причастности», когда и душа и тело вдруг воспаряют над Кремлем, над Василием Блаженным, над уходящей за горизонт Москвой-рекой и как бы вопрошают с высоты чудесного голубого неба: «Как ты там, мой народ? Как поживаешь? Видишь, как высоко взлетел твой сын?»

Но любовь Бориса Николаевича, как любовь Клеопатры, опасна и зла.

Вскоре чуткий к остроумному слову Ельцин ввел нового фаворита и в президентский, и в теннисный клуб. В соавторстве с Юмашевым, тогда ещё просто летописцем, Владимир Филиппович сочинил устав высокого теннисного сообщества, прикупил дорогую ракетку. Ельцин начал приглашать Шумейко и на совсем закрытые собрания — обмывание назначений, дни рождения близких, просто закусить. Прирожденный тамада! В запасе — десятки сюжетов, свежие анекдоты, приятный южнорусский говорок. Коржаков с Барсуковым сердечно его приняли. Уютный человек! Признаться, Владимир Филиппович и сам поначалу был рад столь почетному бремени. Мог ли он мечтать?

Иногда неприязненные взоры кого-то из свиты тревожили его, но, ещё не придавая этому значения, он продолжал балагурить, развлекать президента. Несколько раз Ельцин смеялся до слез. А недоброжелателей тем временем у Шумейко становилось все больше.

Однажды в узком кругу — был Ельцин, Хасбулатов, Коржаков — он опрометчиво рассказал анекдот о том, как в 30-е годы в горном кавказском селе решили поставить пьесу о Владимире Ильиче. (Отношения у Ельцина со строптивым спикером уже дали трещину.) Сцена. Выходит Ленин. С горбатым носом. В черкеске с газырями, бурке и папахе — а как же! Орлиный взгляд. Следом за ним — порученец. «Владымир Ильич! Муку привезли!» — «Дэтям отдайте…» Порученец уходит. Спустя минуту: «Сахар привезли!» — «Дэтям, все дэтям». — «А мы что кушать будем — ты подумал, а?» Вождь взрывается: «Кто тут Лэнин? Я Лэнин или ты Лэнин?»

Хасбулатов криво усмехнулся. И в будущем не забыл намека. Так завел он себе самого могущественного врага, которому обязан и всплеском компромата, и походами в прокуратуру, где, правда, обвинения были отвергнуты. Но в общественном сознании все же укрепилось мнение, что Шумейко где-то руки нагрел…

Банкетов было много. Ельцин придавал этому действу особое значение. Не будучи восточным человеком, он, как Коба, требовал строгого соблюдения застольной дисциплины. Не терпел опозданий, выкриков, беспричинного выхода из-за стола. Был придирчив к яствам и напиткам. Подолгу распекал официантов. Так бы страной руководить!

…В поселке Листвянка под Иркутском, на берегу Байкала, в густой пахучей хвое, подальше от любопытных глаз прячется высокий сказочный терем, на кремлевском наречии называемый домиком рыбака. (Летом 93-го года здесь ждали высоких гостей — Ельцина и Гельмута Коля. Я приехал с передовой группой готовить визит.) Убранство терема «неприхотливо» — тяжелые, мореного дуба лавки, покрытые бесценными звериными шкурами, грубые медные светильники «а-ля рюсс», трапезная со столом, габаритам которого позавидовал бы Собакевич…

Но поразил меня не дом, а количество сортов спиртного (Ельцин тогда ещё не был «в завязке») и особенно — скромная шеренга бутылок с водкой «Байкальская». Такую на прилавке не увидишь — произведение искусства. Местные жители рассказали, что воду для её производства добывают в Байкале на 200-метровой глубине — там бьет целебный минеральный источник. Подобно ловцам жемчуга, с большими премудростями, аквалангисты спускаются за несколькими литрами уникальной воды, чтобы затем превратить её в десяток бутылок царственного напитка. Чтобы Ельцин мог похвастаться перед дорогим своим другом Гельмутом. Как поперек горла не стала?..

Канцлеру и здесь пришлось проявить (Берлин — впереди) солидарность с непредсказуемым русским другом. Легко ли было ему, изнеженному бюргеру и трезвеннику, после парной бани вкупе с «Байкальской» броситься в ледяную Ангару?..

Постепенно к Шумейко, как и ко многим чиновникам, начало приходить понимание происходящего — страна сама по себе, Кремль со Старой площадью сами по себе. Сказать о своем «открытии» вслух было неловко, некрасиво самому ещё недавно нравилась такая жизнь, и сейчас вроде не тяготит. Да и кому сказать? Тебя приветили, чуть не у руля государства поставили, а ты взял и наплевал в колодец… Он не был ни трусом, ни слабым человеком, знал себе цену, но таково уж свойство высшей власти. Причастен — значит живи по законам стаи. И он жил, поскольку тепло относился к президенту, да и оставалась вера — может, ещё получится, досягнем все же до Европы, вон ведь как красиво начиналось! Он часто теперь — и тепло — вспоминал свой завод. Вот где был по-настоящему свободен! Все люди — на виду, простые люди, есть с кем слово сказать без страха, что все переврут, замучат тяжелыми интригами. Совсем в ином свете представлялись ему ушедшие в прошлое и поруганные социалистические ценности — коллективизм, взаимовыручка, открытость. Что в этом было плохого?..