Кремлевские кланы - [52]

В том же году, весной, мы отправились из Унтер-Эгери с Марылькой, которая время от времени навещала нас, и Адольфом Барским пешком вокруг озера Эгери в Люцерн, а оттуда — смотреть восход солнца на Ригикульм. С вершины этой горы перед нами раскрылся необыкновенный вид.

Под нами было море облаков, среди которых выделялась вершина горы Пилятус. На востоке горела утренняя заря. Отблеск ее падал на облака, окрашивая их в розовый цвет. Наконец из-за горизонта показалось солнце и залило своим сиянием все вокруг. Я тогда видела восход солнца в горах в первый и последний раз и была восхищена красотой. На Ригикульме был ресторанчик. Мы немного подкрепились и начали спуск с горы. Сначала мы шли над облаками, затем в облаках, которые постепенно под горячими лучами солнца испарялись или удалялись, уносимые ветерком.

С Ригикульма мы отправились на берег озера Четырех кантов. Оттуда открывалось чудесное зрелище на зеркальные воды и покрытые лесом горы противоположного берега. Мы дошли до южного края озера — до Флюэлен, там сели на небольшой пароходик и поплыли через озеро к северному его берегу, а оттуда по железной дороге до Цюриха. Это была замечательная, незабываемая прогулка.

В следующем году, летом, мы вдвоем с Марылькой совершили еще одну экскурсию на ледник, с которого стекает река Рона. У подножия ледника пришлось взять проводника, так как одним идти было опасно. Ледник был прорезан ущельями шириной около трех, а глубиной в несколько десятков метров. Мы прошли весь ледник и спустились с противоположной его стороны, а потом шли по берегу Роны, любуясь водопадами и прекрасными видами, описанными Юлиушем Словацким в его поэме «В Швейцарии».

Чудесные прогулки да изредка симфонические концерты и оперы Вагнера в Цюрихе были единственной усладой нашей невеселой жизни в эмиграции.

Весной 1916 года из Цюриха приехал к нам Барский, чтобы попрощаться. Он получил от немецких властей, оккупировавших Польшу, разрешение вернуться в Варшаву. В мае 1916 года он выехал туда, но уже через месяц был арестован немцами и отправлен в концлагерь в Гавельберг, где сидел тогда также Юлиан Мархлевский. Барский был освобожден в конце 1917 года, а Мархлевский — лишь в мае 1918 года благодаря вмешательству Советского правительства и отправлен в Москву.

В сентябре в Унтер-Эгери я потеряла оба урока и в поисках работы мне пришлось вернуться в Цюрих. Не имея своего угла в Цюрихе, я не могла сразу взять с собой Ясика. Пришлось оставить его в Унтер-Эгери в небольшом частном доме, где уже несколько недель находилось двое польских детей: сын Братманов Янек и его ровесница, дочь одного из наших товарищей.

Весть о том, что я на время снова рассталась с Ясиком, очень огорчила и обеспокоила Феликса.

В Цюрихе я дала объявление в газету о том, что ищу уроки музыки. Я сняла меблированную комнату в квартире одной русской семьи эмигрантов, где было пианино. За соответствующую плату мне разрешили пользоваться инструментом для уроков. Возобновил занятия старший сын Бюрги, который жил в Цюрихе; получила я также два новых урока.

Сняв комнату в Цюрихе, и начав давать уроки, я взяла Ясика к себе. У моих хозяев было двое детей — мальчик значительно старше Ясика и девочка его возраста, с которой он охотно играл.

Взяв Ясика к себе, я сразу же сообщила об этом Феликсу, и это его очень обрадовало. В письме от 19 ноября 1916 года он снова добавил несколько слов непосредственно Ясику, пожелав ему быть здоровым, сильным и хорошим.

В письме от 3 декабря 1916 года Феликс пишет, что сидит в общей камере и рад этому, тут легче уединиться, чем в камере, где сидят двое, легче найти людей симпатичных и сжиться с ними.

Первое письмо от Феликса после его освобождения я получила лишь 9 мая. Оно было датировано 31 марта 1917 года. Часть этого письма была вырезана, часть замазана тушью русской военной цензурой. В этом письме Феликс сообщал мне: «Теперь уже несколько дней я отдыхаю почти в деревне, за городом, в Сокольниках, так как впечатления и горячка первых дней свободы и революции были слишком сильны, и мои нервы, ослабленные столькими годами тюремной тишины, не выдержали возложенной на них нагрузки. Я немного захворал, но сейчас после нескольких дней отдыха в постели, лихорадка совершенно прошла, и я чувствую себя вполне хорошо. Врач также не нашел ничего опасного, и, вероятно, не позже чем через неделю я вернусь опять к жизни.

А сейчас я использую время, чтобы заполнить пробелы в моей осведомленности (о политической и партийной жизни) и упорядочить мои мысли…»

В открытке от 7 августа 1917 года Феликс сообщает мне подробности убийства брата: «Бандиты с целью грабежа убили брата Стася. Он не мучился, удар кинжала угодил прямо в сердце. Они явились в дом, прося разрешения переночевать. Теперь дом стоит пустой. Все со страху разбежались. Через 25 лет я снова был дома. Остался только дом и воспоминания минувших лет». В этой же открытке он извещает меня, что уже два дня находится в Петрограде и что его избрали в Центральный Исполнительный Комитет Советов. В той же открытке Феликс добавляет: «В настоящее время условия настолько трудные, что, может быть, и хорошо, что вы не приехали. Нужно ждать конца войны».