Кремлевские кланы - [45]

Когда нас арестовали в Красноводске, у старосты тов. Зевина при обыске случайно нашли список, о ко-тором я говорил выше. После этого уже стали арестовывать и вылавливать из общей массы беженцев (600 чел.) по этому списку.

Кроме имевшихся в списке арестовали еще нескольких товарищей, а именно: 1) Анастаса Микояна, 2) Самсона Канделаки, 3) Варвару Джапаридзе, 4) меня, 5) моего младшего брата — Леона, 6) Ольгу Фиолетову, 7) Татевоса Амирова, 8) Марию Амирову, 9) Сатеник Мартикян и 10) Маро Туманян. Всех перечисленных красноводские власти не знали и арестовали лишь по указаниям провокаторов из числа беженцев. Лишь Татевоса Амирова они знали как известного советского партизана, поэтому его впоследствии добавили к цифре «25», и, таким образом, получилась цифра «26».

Этим объясняется то обстоятельство, что такие видные большевики, как Анастас Микоян и Самсон Канделаки, остались живы, тогда как в число 26-ти попали несколько работников незначительной величины (Никалайшвили, Метакса, младший Богданов) и даже случайные тт. (Мишне), арестованные в Баку по недоразумению. Будучи случайно арестованными в Баку, они попали в список старосты, впоследствии оказавшийся проскрипционным.

Не будь у тов. Канделаки дизентерии — попал бы и он так же, как попал бы и я, если бы меня не освободили на поруки накануне эвакуации.

Красноводские же эсеры рассуждали так, что, раз лица, перечисленные в списке, были арестованы в Баку, значит, это и есть то, что им нужно, и их следует уничтожить.

В случае, если бы этого списка у тов. Зевина не нашли, то могло бы случиться, что 1) расстреляли бы всех арестованных 35 человек или 2) расстреляли бы наиболее крупных работников, фамилии коих им были известны…»

Точно в таком же положении, как Канделаки, оказался и член Военно-революционного комитета кавказской Красной Армии Эммануил Гигоян. Он был арестован в Баку вместе со всеми товарищами, но также не оказался в списке, обнаруженном у Корганова, ввиду того, что заболел и попал в тюремную больницу.

Хочу к этому добавить, что все аресты бакинских товарищей были произведены на пароходах по пути в Советскую Астрахань, куда они хотели эвакуироваться из Баку. (Следует отметить, что власти старались в то время обмануть бакинских трудящихся, распространив ложный слух, будто бы все эти аресты произошли потому, что бакинские комиссары намеревались предательски убежать с фронта против турок.)

Что касается меня, то я вообще никуда не выезжал из Баку, а как член Бакинского комитета партии был оставлен там для нелегальной партийной работы — и при контрреволюционной власти и после победы турок.

Находясь на свободе, я принимал меры к спасению арестованных товарищей.

Именно потому, что в Баку я арестован тогда не был, фамилии моей не могло быть и в упоминаемом выше списке тюремного старосты, по которому позднее, в Красноводске, были арестованы бакинские комиссары (в этом списке не было имен и жен комиссаров — большевичек Варвары Джапаридзе и Ольги Фиолетовой, которые в Баку тоже не арестовывались).

Так сложились обстоятельства, вследствие которых трагическая судьба 26 бакинских комиссаров миновала нас троих — Канделаки, Гигояна и меня — ответственных работников Бакинской коммуны, а также Варвары Джапаридзе и Ольги Фиолетовой.

Итак, в ночь на 20 сентября 1918 года, как об этом я уже рассказывал раньше, бакинских комиссаров вывезли из арестного дома и Красноводской тюрьмы, и на рассвете над ними была учинена зверская расправа.

В нашей тюремной камере остались только четыре человека: два сына Шаумяна — Сурен и Лева, Самсон Канделаки и я. В женской камере арестного дома продолжали оставаться Варвара Джапаридзе, Мария Амирова, Ольга Банникова (жена Фиолетова) и Сатеник Мартикян.

До этого мы лежали на полу камеры, потому что мест для всех на нарах не хватало. Теперь нары опустели, и мы вчетвером довольно свободно на них разместились. Можно было сидеть, свесив вниз ноги или хотя бы прислониться к стене.

Вскоре в нашу камеру поместили еще двух арестованных — братьев Амировых — Александра и Арменака. Но от этого теснее на нарах не стало.

Несколько дней мы тщетно ожидали обещанного освобождения из тюрьмы. При посещении нашей камеры тюремным надзирателем или начальником местной полиции Алания мы настойчиво спрашивали их, когда же наконец нас освободят. Но они неизменно отвечали, что «ждут распоряжения», или что у них «нет еще распоряжения», или что они вообще не знают, когда такое распоряжение последует. Вскоре мы убедились, что обещанное освобождение было очередным обманом, и перестали задавать такие вопросы.

После того как увели комиссаров, кое-кто из бакинских большевиков оставался не только в арестном доме, но и в тюрьме — о чем мы тогда, сидя в своей камере, не знали. Их не вывезли вместе с комиссарами только потому, что они не фигурировали в списке «двадцати пяти», который был найден у старосты (Корганова). Среди них был видный военный деятель, член Военно-революционного комитета Кавказской красной армии Гигоян, а также еще два — три товарища, фамилии которых я сейчас не помню. Впоследствии все они были из тюрьмы освобождены.