Кратер Эршота - [18]

— Главный хребет, — проговорил, нет, скорее прошептал хрипло и трудно мой спутник. «Сдал и он», — подумал я. Но когда обернулся и посмотрел на него, понял, что ошибся. В глазах Сперанского горела все та же страсть.

— Ну, нет! — громко и уверенно сказал он, видно, поняв мои чувства. — Отступать поздно. Мы пройдём, пройдём, Никита Петрович. Не то прошли. Для нас дорога только вперёд! Назад пути уже нет.

О, что это был за поход! Мы спускались на верёвках в ущелья, карабкались со скалы на скалу, срывались, падали, но одолевали камень за камнем, гору за горой, поднялись куда-то в поднебесье, где стало трудно дышать не хватало воздуха, и мы садились отдыхать каждые десять минут. Затем начали не менее трудный спуск. Дни и ночи путались в моем сознании, но я не отставал и не жаловался. Раз как-то я оступился и упал. Сперанский шёл впереди и когда обернулся, я отстал уже далеко. Он вернулся и, ни слова не говоря, поднял меня и понёс. Понёс!.. Нет, тут я запротестовал, собрал свои последние силы и пошёл. И больше не отставал, ибо знал, что, если упаду, Сперанский не оставит меня, понесёт на себе — и тогда мы погибли оба. К счастью, этого не случилось.

Запасы наши кончались, а вместе с ними падали и силы. Я видел, как пошатывается мой друг, чувствовал сам головокружение и дрожь в ногах. Володя по ночам стонал в своём мешке, метался. Мы, как могли, старались приободрить друг друга. Иногда мой спутник за-ставлял себя смеяться в ответ на мои шутки. Но что это был за смех! Насильный, отрывистый, смеялись только губы, а глаза — глаза выражали физические страдания и скорбь.

И вот когда уже казалось, что мы обречены, далеко внизу в ясный морозный день мы увидели лес. Да, чёрный лес, заполнивший огромную долину, конца которой мы видеть не могли. Лес!.. Ведь это огонь, тепло, жизнь. Ведь это возможность охоты, горячего бульона, отдых измученному телу. И мы с новой силой зашагали вперёд, взявшись за руки, и даже, помнится, запели «Варшавянку». «Вихри враждебные веют над нами…» Самое страшное уже позади. Прощай, суровый хребет! Началось выздоровление. Теперь мы останемся живыми.

Ночь не заставила нас прервать путь. Увязая в снегу, брели мы вниз и вниз. Вот уже начался мелкий подлесок. Ещё и ещё вперёд. С каждой верстой лиственницы становились выше и выше, лес гуще и гуще. Но он не пугал нас. Напротив, мы были бесконечно рады тайге. А вот и замёрзший ручей. Из последних сил нарубили мы сушняку и разожгли огромнейший костёр, такой костёр, возле которого могла бы, кажется, нагреться целая рота солдат. Тепло нежила нас, сразу же захотелось спать. Но мы не поддались соблазну, Когда костёр прогорел, напились горячего чая, потом сгребли жаркие угли в сторону, наложили па горячую землю веток стланика и только тогда легли в своих мешках на тёплую, распаренную, душистую хвою…

Сколько мы спали, не знаю. Проснулся я от звука близкого выстрела. Оглянулся, удивлённый, и вижу: Володя бежит на лыжах от ручья и тащит белого зайца. Свежее мясо!

Отдых наш длился два дня. Хорошая охота, питание, сон и вновь обретённая надежда на благополучный исход путешествия подняли наши духовные и физические силы, и мы двинулись вперёд, на юг, столь же быстро, как и тогда, из Крест-Альжана. Ещё день, другой, ещё неделя похода. Гостеприимная долина ушла на восток. Мы с грустью оставили её и пошли по узкому распадку вправо, на юг. И вот опять начались скалистые ущелья, редкие деревья, тяжкие переходы, после которых вечером ноют натруженные ноги, болит спина, болит все тело и хочется бросить все, лечь на снег и больше на вставать. Мне стыдно сознаваться, но я, старый человек, вынужден был искать поддержки в своём молодом друге и, должен сказать, находил её всегда. Вот когда Человек открылся во всей своей красоте. Старая, как мир, поговорка «друг познаётся в несчастьи» полностью оправдалась в приложении к моему товарищу. Сперанский — человек высокой души. Не унывающий, несгибаемый, Владимир Иванович всегда горел светлым огнём, как горьковский Данко, и если бы не нелепый случай… Но об этом дальше.

В один метельный день мы шли вдоль спокойного замёрзшего ручья. Некуда было деваться от злого, обжигающего ветра. Вечерело. Мы поглядывали по сторонам в поисках подходящего места для ночлега. Камни да редкий лес. Это нам не подходит. Переходили ручей по льду на другую сторону. Сперанский вдруг остановился и прислушался. Я не слышал никаких звуков, кроме унылого завывания ветра. Нет, впрочем, ещё гулкие наши шаги. Вот это-то, оказывается, и заинтересовало Володю. Он вытащил топор и стал рубить лёд. Глыба рухнула. Подо льдом зияла пустота. Сперанский заглянул под лёд.

— Пожалуйста, Никита Петрович. К вашим услугам уютный дом, — воскликнул он и первым спустился в отверстие, в реку. Я последовал за ним. Ледяной дом!.. Между льдом и высохшим дном ручья почти три аршина пустоты. Совершенно сухое ложе, чуть прихваченное морозом. Такие явления па севере не единичны, Осенью, при высоком стоянии воды, она быстро замерзает сверху, а потом, когда где-то в верховьях вымерзнет до конца источник, питающий речку, вода уходит из-подо льда и ледяная крыша зависает над пустотой. Под ледяной крышей тихо и относительно тепло. Мы без задержки залезли в свои мешки.