Сказала она так и принялась завораживать, как только могла. Всеми своими чарами.
— Все твоим будет, Антон.
Тут он ей на прямоту прямотой ответил:
— И я таиться не буду перед этакой красотеющей красотой. И ангелу есть от чего обескрылеть и на землю пасть. Не видывал я и, думаю, не увижу такой. Но только я не могу и не буду вторым. Третий между нами незримо и вечно стоять будет.
Тут она скрипкой пропела:
— Антошенька, ты и не можешь быть вторым, когда я тебя первого полюбила... А тот в моем сердце и порога не переступил...
Не захотел на это отвечать Антон. А мог бы спросить, за кого замуж она выходила. С кем венчалась. С его заводом, что ли. По всей видимости так и было. А коли было, значит, стыда и совести в ней не было.
Надел Антон картуз и к двери, а она его за руку к себе повернула и пуще прежнего маем заневестилась. А потом засветилась вся изнутри. Вся через кисею увиделась. Молиться на такую в пору, а она на него молится:
— Мужем не хочешь быть, стань тайным моим счастьем. Антошенька. Пожалей мою вдовью нищету. Пожалей...
Себя забыл Антон. Все закружилось. Весь белый свет каруселью пошел. Ему же двадцать два, а ей девятнадцать лет. На седьмое небо в своих объятиях она возносит его. И совсем было воском начал таять Антон в ее полыме. А бабушка Феклиста в нем одолела его. Разомкнул Антон огневые руки, отринул малиновые уста и снова из воскового твердеть начал в себя самого.
— Нельзя.— крикнул он,— нельзя человека силой своей красотеющей красоты лишать его первенности.
Хлопнул дверями Антон и не помнит, как дома очутился. А очутившись дома, святая душа, все своей бабке рассказах. Не скрыл, как увидел он ее красотеющую красоту и полюбил до последней родинки.
— Краше и не увижу, бабушка!
— Увидишь,— сказала ему Феклиста.— Обязательно увидишь. Коли ты два самых трудных испытания прошел, жизнь вознаградит тебя.
— Какие два испытания, бабушка?
— Первое — богатством и знатностью. Не захотел ты, рабочий человек, себя чужим трудовым потом озолотить. Второе — верностью твоей, еще не знаемой тобой жене, матери твоих детей. Забота об этой верности не всем молодцам и молодицам на ум приходит. А потом всю жизнь помнится. Из совести не уходит. Теперь последнее, третье испытание остается...
Не стал слушать Антон, не до того ему. В работу решил уйти. Решил, но не ушел. С ним за его верстаком красотеющая красота стояла. Невидимо виделась. Неслышимо слышалась. Цветы ею пахли. Солнце ее улыбкой светило. Руки, разомкнутые им, обнимали его. Небо бездонно сияло глазами, которые зажгли в нем негасимый свет первой любви.
В лес стал от себя бегать Антон. Бабка так присоветовала.
— В лесу, Антоша, не одна нечисть живет...
И как-то бродил по чащобам парень и увидел грибок. Волнушку. И волнушка его увидела. Увидела и своей шапочкой-шляпочкой закивала, а потом как на скрипке пропела:
— Не узнал, Антоша, свою красотеющую красоту?
Удивился, но не оробел Антон и шуткой на шутку:
— Коли ты моя красотеющая красота, лезь в кузов.
— Да влезу ли,— усмехнулась волнушка.— Я ведь не мала, не легка, не покладиста.
При этих словах волнушка начала расти. И так ходко, что на глазах до живого женского роста выросла.
— Вот я какая, твоя красотеющая красота, твоя волнушка, старушка. Тут сбросила она свою волнушечью шляпку с дымчатым тюлем и открыла свое старушечье лицо. Оно было светлым, но морщинистым. Чужим, но близким. Знакомые черточки через морщинки-паутинки посквозились.
И чем дольше вглядывался Антон, тем больше узнавал свою красотеющую красоту. А она, будто помогая ему в этом узнавании, то седину рукой смахивала, то морщинки ладонью разглаживала, то щеки подрозовляла.
Когда же она утерлась своей рисунчатой косынкой и заново ее пофрантовитее повязала, перед Антоном совсем молодая женщина стояла. Под тридцать годов. В полном женском расцвете. Такой же стаха бы и та молоденькая заводчица через десяток лет...
— Не чурайся меня, Антон. Не та я, которую ты боишься увидеть во мне, хотя я та же самая я, только постарше малость... Мила ли тебе такая ?
Антон хочет ответить, губы шевелятся, а слова не выговариваются.
Тогда она ему:
— Антошенька, сделай милость, проведи по мне своими руками, от головы до пят, тогда я в мои теперешние годы войду. Антоновы руки сами сделали, что она просила. И Антон увидел свою красотеющую красоту, только в другой одежке. В заводской. В свойской.
— Так кто же ты, моя любовь?
— А кто тебе имя мое назвал?
— Никто не называл. Я и сейчас не знаю, как тебя звать, моя первая любовь.
— А я и есть Любовь. Люба. Любаша из Зуевского завода. Кем была, той и осталась. Той, что бабка твоя в заводчикову вдову перенарядила и через своего кума домоуправителя в барский дом ввела.
Ни жив ни мертв Антон. За березу одной рукой держится, другой глаза протирает.
— Да не три ты их, не три... Люба я. Люба Лебедева. Бабкой твоей просватанная. Неси меня в свой домок-кузовок. Да крепче прижми. Жарче целуй.
Схватил Антон Волнушечку. Поднял. К сердцу прижал. О счастье! А счастье тем часом, теми минутами опять стареть начало. Смотрит Антон, а его красотеющей красоте снова под тридцать. А шагов через сто и за сорок перевалило. Седой, морщинистой он ее из лесу вынес.
