Красобор - [99]

— Партизан, партизан. Тебе-то откуда известно? Да потише ты, Алесик! На нас уже смотрят…

Алесик покраснел, опустил голову. Седой, с мужественным лицом мужчина с пустым рукавом усмехнулся, подбодрил Алесика:

— Карош парень!

— Сын партизана! — улыбнулся отец и подмигнул Отто. Тот подошел к Алексику, протянул руку:

— Будем знакомы. Меня зовут Отто. Может, пройдем в сад?

Так и сделали. Со двора в сад — небольшая калитка, от которой тропинка вела к старым яблоням. В конце сада Алесик увидел уже знакомые ему две высокие груши, вишни.

— Сюда пойдем, к красной смородине, — потащил за рукав Отто Алесик.

— Она уже должна быть спелой, приятно кисловатой, — согласился Отто.

— Отто, а ты очень хорошо говоришь по-нашему.

— Я учился в Советском Союзе.

— Про Курта Пильцера мне уже рассказывали, а про тебя нет.

— Это потому, что во время войны меня, как и тебя, еще на свете не было.

Алесик сорвал гроздь, усыпанную прозрачными розовыми ягодами, поднял к глазам. Прижмурился и посмотрел через гроздь на заходящее солнце, которое ярко-багровым шаром опускалось за липы.

Принялись за кисловато-сладкую нежную смородину.

— Отто, — вдруг спросил Алесик, — а что теперь немцы делают?

— Как живут граждане ГДР? Так я тебя понял?

— Ага.

— Они делают отличные машины и аппаратуру, выращивают хлеб, строят мирную и радостную жизнь. И, конечно, охраняют ее.

— А ты?

— Я… военный.

— Мой папа тоже военный, хоть и одет в гражданский костюм. Но он так редко бывает дома, а всё в далеких поездках. Служба у него такая.

— Понимаю. — Отто вдруг вытянулся перед Алесиком и щелкнул каблуками. — Лейтенант пограничных войск Германской Демократической Республики Отто Пильцер!

— Мой папа майор… Ну, как тебе смородинка? Нравится?

— Чудесные ягоды! Я тебе, Алесь, значок красивый привез и еще автомат. Игрушечный. Так строчит! Пойдем к автомобилю — дам.

— Отто, а ты разве знал про меня?

— О, так! Конечно, знал. Отец твой рассказывал. Он бывал у нас дома, под Берлином. Зимою… Знаешь, наши старики не только вместе воевали, но и друзьями были. Спали в лесу рядом, спиною к спине, чтобы теплее было. Однажды, когда из окружения прорывались, на счастье и память, кто жив останется, один другому подарок сделали… Как это по-русски будет?.. Ну, обменялись вещами. У тебя есть бинокль? Твой отец говорил, что ты его бережешь.

— Так мой немецкий бинокль — это подарок Курта Пильцера? — перебил взволнованный Алесик. Мне папка ни слова…

— Твой отец — настоящий солдат. А солдаты народ не болтливый.

— Он только сказал: «Придет время, подрастешь, поедем в те места. Там и расскажу».

— Правильно. Как сказал, так и вышло.

— Отто, а фашисты снова могут появиться?

— Пока есть капитализм, всё может случиться. Но мы теперь крепко держимся за руки. И фашизм не пропустим!

…Чай пили на веранде, за круглым столом. Сели без доктора Жирмонова: его еще не было из больницы.

— А все-таки вы с Куртом молодцы, что отыскали спрятанное! — с удовольствием потер руки Цыбульский и посмотрел на Пильцера и Алесикового отца. — Сколько имен партизан, которые погибли, будут увековечены! А главное — бригада же наша теперь живая, хлопцы!

— Клянусь моей правой здоровой рука, что ты сказал правда! — воскликнул Курт Пильцер. — Нельзя, чтобы все — как это у вас говорят? — О, вспомнил, мохом поросло. Нельзя! Большая боль нельзя забывать.

— А помнишь, Курт, как мы здесь воевали? — Цыбульский задумчиво посмотрел вдаль. — Как трижды штурмовали эти самые Бородовичи?

— О, я всё отлично помню, Андрей! Особенно последний штурм. Пулеметы эсэсовцев — та-та-та! — прижали нас к земля, атаке капут, захлебнулась, в моя винтовка пулей приклад расщепило. А ты, Андрей, вскочил под огнем и орешь: «Хлопцы, вперьед! За мной!» Я и побежал с поломанной винтовка.

— Было, Курт, было… В этом штурме мы размели гарнизон Бородович, хоть и хлопцев наших полегло немало.

— А я себе новенький «шмайсер», автомат, добыл.

— Помнишь, Курт, как мы с тобою возле деревни Чикуны на колонну гитлеровцев наткнулись?

— О, майн готт! Мой бог! Мы чудом спаслись тогда.

— Помнишь, бросили фурманку и лататы по кустам? Добежали до леса и только там попадали на землю. Над головами нули тиу да тиу, а ты осмотрелся, что котелок твой автоматной очередью иссечен, и ужас как разозлился! Прямо беда.

— О, так! Это был отличный котьелок. Из него я всегда ел с большой аппетит!

— Ты и с миски потом неплохо хлебал.

— О! У меня был партизанский аппетит!

— А помнишь, как тогда возле Чикунов было? Я тебя за полу шинели хватаю, в лес тащу, кричу в ухо: «Ты куда?! Ошалел?! Нас двое, а их с полсотни!» А ты рвешься назад и орешь: «За такой котелок я всю полсотню…»

…Бывшие партизаны говорили и говорили за столом, вспоминали бои, походы, пережитое. И чай их остывал, а тетя Ксения уже не упрашивала попробовать прошлогоднего малинового варенья или свежего медку. Она тоже забыла про чай и давай вместе со всеми вспоминать.

Алесик слушал-слушал, потом слова начали долетать до него отрывками и словно издалека. Он стал тереть глаза, но ему все равно казалось, что за столом две тети Ксении — одна большая, взрослая, пожилая, а другая маленькая — и много-много людей, знакомых и незнакомых.