Красобор - [102]

— Почему жива? — спросил, не поняв Алесик.

— Есть у военных закон: покуда знамя при них, войско не разбито. И пусть себе хоть один человек останется, а уцелело знамя — боевая часть живет, целой считается. А пропало знамя — пропала часть, нет ее, расформированной будет, хоть все живы да целехоньки. Потому так берегут солдаты знамя, как честь свою, все делают, чтобы в руки врага оно не попало. Теперь понял?

— Ага.

— …Спросил я у Курта, а он мне в ответ: «Видишь — все больше светает». — «Вижу, говорю, и что?» — «А то. Покуда совсем не рассвело, надо знамя во что-либо завернуть и закопать. Кто из нас уцелеет, вернется и найдет его».

— И вы…

— Мы так и сделали, потому как выхода не было. Я в свою гимнастерку завернул знамя. Сверток в пустой ящик положили. Кинжалами вырыли яму под большим камнем, опустили туда ящик, засыпали песком, забросали травой, сучьями.

— А сами?

— Поползли дальше. Автоматы наши пустые были, без патронов. Я отдал Курту свой «вальтер» — небольшой трофейный пистолет. Себе оставил последнюю гранату-лимонку. Вот и все наше вооружение.

— Кинжалы еще были, — вспомнил Алесик. — Ты сам говорил.

— Были, — подтвердил, вздохнув, отец. — Пока мы знамя прятали, и вовсе рассвело. Но солнце еще не всходило. В разных концах леса слышались одиночные выстрелы и автоматные очереди: каратели уже начали прочесывать лес.

«Переждем день?» — предложил я Курту. Он не согласился: «Надо подальше отойти. Тут все обыщут».

Двинулись. Немцев не видно было, и мы шли во весь рост. К тому же Курт уже ползти не мог. А нести его на себе у меня не хватило бы силы. Не прошли и полкилометра, как нас заметили и снова начали стрелять. Мы упали на влажную от росы траву, между деревьев. Курт тихо сказал: «Двоим умирать нельзя. Один должен спасти знамя. Ползи, я прикрою».

Пополз. Выстрелов Курта не слышно было. Догадался: он бережет патроны, подпускает врагов поближе.

Немного отполз, потом подхватился и побежал. Немцы — их четверо было — бросились в погоню. Сообразил: хотят живым взять.

Первым бежал здоровенный рыжий ефрейтор. Оглядываясь на ходу, я хорошо видел его широкоскулое красное лицо. Автомат болтался у него на толстой шее. Ефрейтор бежал быстро. А меня, измученного голодом, силы оставляли. Чувствовал: вот-вот повалюсь, упаду, и краснолицый ефрейтор всей своей громадной тушей навалится на меня.

Дорого бы дал я, чтобы в моих руках оказался пистолет, хотя бы с одним единственным патроном!

А ефрейтор был уже совсем близко… Тот ефрейтор, его слоновый топот и сопение за плечами ко мне потом часто возвращались во снах, как и другие ужасы блокады… Отец на минутку смолк, задумался.

— Папка, что же ты, а?

— Я на ходу выхватил из кармана гранату, дернул кольцо и, не оглядываясь, бросил лимонку за левое плечо. А сам с размаху нырнул под старый еловый выворотень. «Не взорвется, думаю, граната, все, конец».

Граната взорвалась. Рыжего ефрейтора разнесло в клочья. Я подхватился и бросился в молодой и густой ельник. Он и спрятал меня от погони. Немцы начали обстреливать ельник вслепую. Меня жигануло в плечо. Пролежал без сознания день, а ночью побрел, не зная куда. Повезло. Меня подобрали люди. Перевязали, выходили, а потом завезли в соединение партизан, которое рейдом шло в Польшу.

— Папа, а ты никому не рассказывал, где знамя спрятано?

— Обо всем я доложил командиру новой бригады.

— Тогда вы поехали и выкопали знамя?

— Не забывай, что шла война. Мы воевали в Польше. Мою записку переслали через линию фронта в Москву.

— А потом?

— Потом были бои, освобождение, соединение с Красной Армией и фронт. Ну, и наконец, сам знаешь, победа. И служба далеко-далеко от этих мест.

— А куда же Курт пропал? Почему он знамя не откопал?

— Курт не пропал. Его подобрали разведчики одной из спецгрупп, когда фашисты лес оставили. Отправили Пильцера самолетом на Большую землю, за фронт. Там вылечили и… Словом, услышал я о нем лишь через много-много лет после войны, в Германии, когда встретился с Отто Пильцером.

— Мне Отто говорил, что ты был у них.

— Успел сообщить?.. Курт рассказал, что разведчики тогда же хотели по его словам и описаниям найти знамя, но не смогли. — Отец посмотрел на часы. — Алесь, пора вставать. Подъем!

— А знамя? Где оно теперь? Скажи, папка!

— Не скажу. Это пока тайна. Ну, по-о-о-дъем! Зарядку делать, умываться и гладить одежду к празднику!

В Красобор

Машины идут в Красобор. Бегут желтые, голубые и салатовые автобусы с красными флажками, которые трепещут на ветру. Едут большие и малые грузовики, борты которых украшены кумачом и зелеными ветками. Кузова грузовиков заставлены скамейками и стульями, а на них — по-праздничному одетые люди. Мчатся трудяги-»газики», которых почему-то все упорно называют «козликами», упрямые «Запорожцы», настойчивые «Москвичи», быстрые «Жигули», стремительные «Волги». Едут жители Бородович и всех окружающих деревень. Едут в Красобор, на партизанский праздник, на большой праздник Освобождения.

Алесик едет в машине Пильцеров. Отто за рулем, Курт рядом, а папа, Алесик и Цыбульский на заднем сиденье. Они мчатся вслед за вишневым «Москвичом» Жирмоновых.

У папы и Цыбульского на груди ордена и медали. У Цыбульского еще и крест какой-то на ленточке.