Красный сокол - [38]

Трижды ему поклонился. Потом взял холодную сталь пальчиками рук за оба конца и медленно встал, отрешенно взирая на хмурое небо, которое уготовило ему позорную участь побежденного воина императорской гвардии.

Вытянувшись в струнку с высоко задранным подбородком, пилот картинно поцеловал лезвие ножа и сверху, как держал его на полусогнутых руках, молитвенно возносясь в небо, ухватился и второй рукой за рукоять.

Всё остальное произошло для всех присутствующих, кроме, ясное дело, пленных, так неожиданно и молниеносно, что никто не успел издать ни единого звука, не то что движения. Лишь вырвался из груди какой-то утробный вздох, соединивший и страх, и боль, и сожаление души, истерзанной клинком.

Когда тесак глубоко вошел в живот, лицо несчастного исказилось предсмертной улыбкой. Так с усмешкой дьявола и завалился он на травяной покров летного поля прежде, чем кто-либо сдвинулся с места. Федоров первым подскочил и выхватил нож из коченеющих рук самурая. Но было уже поздно.

Распоряжение отправить пленных в особый отдел контрразведки рассыпалось на несколько разноречивых предложений и рекомендаций. В конце концов явился командир из контрразведки, составил подробный акт о смерти самурая и приложил к нему изъятый из рук Федорова клинок, как вещественное доказательство ритуальной смерти. Тут-то и расшифровали загадочные иероглифы. Надпись на рукоятке гласила: «Смерть от клинка снимает все грехи».

Потрясение, пережитое наслоившимися за один день событиями: сбитый японский бомбовоз, харакири самурая и допрос особо уполномоченным инспектором Копировским по поводу смерти «ценного», как он выразился, «языка», заставило Федорова срочно завершить самопальную командировку на Хасан и с разрешения самого Штерна вернуться в Благовещенск «к своим баранам», хотя Копировский и запретил ему покидать зону расположения армейского корпуса до завершения дела «о преднамеренной смерти пилота». Такая формулировка ни у кого не вызывала возражения в процессе дознания, главным свидетелем которого проходил Федоров. Благодаря такому определению смерти Иван Евграфович, «на свою голову» сваливший японский самолет, по законам казуистики мог превратиться в соучастника, а затем и в главного виновника, «преднамеренно» вложившего в руки смертника холодное оружие.

Он понял это уже потом, спустя год, когда сгустились тучи, над головами всех участников испанской эпопеи, якобы причастных к поражению не только Народного фронта в борьбе с мятежниками, но и к провалу операции по уничтожению главного противника Сталина — Льва Троцкого, инкогнито появлявшегося тогда в Испании.

Это потом. А сейчас он только смутно чувствовал надвигающуюся грозу в нудных мелочных вопросах следователя: что да как сказал комкор или командир полка? Какое у него, летчика-испытателя, отношение к ним? Почему оказался в приграничной зоне? Сколько раз и по заданию кого пересекал государственную границу на самолете? Обо всем этом он рассказал Штерну да еще и признался, что на него еще в феврале завели уголовное дело за драку в центре переподготовки командиров.

Григорий Михайлович посоветовал ему немедленно улетать, несмотря на подписку не покидать зону дислокации воздушных сил корпуса, не подозревая, что «ежовы рукавицы» протянулись и к нему, по долгу службы соприкасавшемуся с троцкистами в Испании. Но командующий Дальневосточной армией Блюхер не дал в обиду своих командиров.

И тогда арестовали Блюхера.

Из Благовещенска Иван написал письмо Чкалову, жалуясь на однообразие и скуку в глуши маодзедуновской вотчины, куда не залетают даже японские гуси, не то что — самолеты. Не исключено, что глас вопиющего в предгорьях Малого Хингана Валерий Павлович услышал своевременно, и летчик, взятый особистом Дальневосточной армии «на крючок», отбыл по требованию Центрального авиационного института в Москву как раз тем ночным поездом, из которого вышел следователь по особо важным делам «Копирка», прибывший из Хабаровска.

Глава 3 Прокрустово ложе испытателя

В Москве Иван Федоров в первую очередь засвидетельствовал свое почтение начальнику НИИ аэронавтики, от которого получил вызов, а потом уже встретился со своим наставником в летно-испытательной практике Валерием Чкаловым.

Комната испытателей на Ходынском поле всегда ходила ходуном от жарких споров посетителей, зажигательных высказываний учителей пилотажа, хохота любителей анекдотной «клубнички» и мало располагала к серьезному обмену опытом полетов. Несмотря на это, Чкалову удалось урывками рассказать о создающемся на заводе новом самолете конструкции Поликарпова И-180, «который придет на смену «Чайке» и заткнет за пояс многие истребители мира».

— Перебирайся в Москву. Мне дали приличную квартиру у Курского вокзала на Садовой, а ты занимай мою хавиру.

— Спасибо. Это как скажет Аннушка. А когда выведут на прямую вашего иноходца?

— Иноходца? Сейчас он больше смахивает на лошадь Пржевальского. Думаю — в ноябре. Все спешат, торопятся. Все — давай, давай! Пятилетку — за четыре года. Немцы уже вывели на простор своего «Мессершмитта-Е». Мы должны превзойти его в скорости и мощности огня. Иначе — зачем мы здесь? Только небо коптить? Так, что ли, сокол? Из какой там стаи, говоришь? Чанкайшийской?